Михаил Казовский - Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…
— Значит, на роду так было написано. Бог тем самым наказал не его, а нас. Взял к себе, в лучший из миров, и теперь ему на небесах хорошо. Нам без Пушкина плохо!
— Плохо, это правда.
Выпили по рюмочке за помин души великого человека. В двери заглянула Екатерина.
— Папочка, а можно нам с гостем покататься на лошадях? Мы недолго — обогнем рощицу и вернемся.
— Будь по-твоему, моя лапушка, — согласился хозяин дома с улыбкой. — Не могу тебе ни в чем отказать. Только осторожнее у ручья — камни мокрые, можно поскользнуться.
— Ничего, мы наездники опытные.
Вскоре черкешенка вышла из дома, облаченная в костюм амазонки: элегантное платье цвета бордо, шляпка в виде мужского цилиндра с вуалью, шейный платок. Выглядела она чрезвычайно элегантно. Конюх-грузин подвел ей стройного вороного жеребчика с белым пятном во лбу и помог взобраться в седло. Лермонтов вскочил на Баламута. Нечволодов сказал с балкона:
— Жду вас к полднику. Покатайтесь как следует!
Жена послала ему воздушный поцелуй.
Какое-то время ехали молча, потом Екатерина спросила:
— Михаил Юрьевич, можно задать вам нескромный вопрос?
— Извольте.
— Вы помолвлены?
Поэт фыркнул:
— На что вам знать?
— Из праздного интереса.
— Не помолвлен. Никакими обязательствами не связан. Вольный человек! — Он рассмеялся.
Екатерина не разделила его веселья. Сохраняя на лице серьезное выражение, строго произнесла:
— Не тяните с женитьбой. Надобно жениться в молодом возрасте. Чтоб успеть воспитать детей собственным примером.
Он взглянул на нее сочувственно.
— Вы боитесь, что Григорий Иванович… может не успеть?
Женщина вздохнула.
— Да, и этого тоже. Что я знала, выходя за него? Он был лучшим для меня мужчиной на свете.
— А теперь?
— И теперь, конечно. Но… Ах, не слушайте меня, я болтаю зря.
— Но ведь вы любите его?
— Безусловно, люблю. Как же не любить? Он меня растил и лелеял, выучил всему. Он отец двух моих малюток. Я ему благодарна за мирную, спокойную жизнь, в теплоте и достатке. Только…
— Что?
— Мне ведь всего двадцать два. И душа рвется познавать новое, путешествовать, знакомиться с интересными, умными людьми. Вот такими, как вы, к примеру. А Григорий Иванович этого не хочет и не понимает. Молодость, искания у него в прошлом. Роль отца семейства в Богом забытом Дедоплис-Цкаро представляется ему идеальным завершением жизненного пути. Я не осуждаю. Если человеку под шестьдесят, трудно его осуждать за желание провести старость тихо, чинно, благородно. А мне? Быть заживо похороненной здесь? Как когда-то хоронили жен восточных тиранов, молодых и красивых, вместе с умершим? Эта мысль приводит меня в отчаяние! — И, закрыв лицо ладонью в перчатке, Екатерина разрыдалась.
Лошади остановились перед ручьем. Спешившись, поэт подбежал к Нечволодовой, протянул руку и помог сойти на землю. Женщина внезапно прильнула к нему — как-то по-детски, наивно, безыскусственно, без стеснения. Попросила:
— Обнимите меня покрепче…
Он исполнил ее желание, и Екатерина внезапно сказала:
— Миша, у тебя такие сильные руки…
От слов «у тебя» и «Миша» сердце Лермонтова сладко заныло. Господи, неужели? Сомневаться глупо. Но старик Нечволодов? Как потом ему в глаза смотреть?
Он прошептал:
— Катя, дорогая… Я схожу с ума…
— Я давно сошла…
Поцелуй был страстный, долгий, оба словно растворились друг в друге. И потом, не помня себя от нахлынувших чувств, задыхаясь, беспрерывно целуясь, опустились в траву. Как весенний гром в небе, прозвучал Катин вскрик — звонкий, чистый, радостный. Журчал рядом ручей. Шелестели над головами листья. Лошади щипали неподалеку травку. И никто, кроме них, не знал о тайне этой мимолетной любви…
Екатерина, разметав руки по траве, лежала с сомкнутыми ресницами. Произнесла тихо:
— Что же мы наделали, Миша?
Он лежал рядом и смотрел на плывущие в вышине осенние облака, похожие на косматых кавказских старцев. Затем ощупью нашел ее руку, сжал пальцы.
— Ничего, Катюша… Это ничего…
— Но ведь мы нарушили заповедь?
— Бог простит… мы же по любви…
Он повернулся к ней и приблизил лицо к ее лицу.
— Ты такая красивая, Катя…
Она подняла веки.
— Правда?
— Разве ты не знаешь сама?
— Мне об этом никто никогда не говорил.
— А муж?
Екатерина приложила палец к его губам.
— Тсс, ни слова о муже… — Потом вздохнула: — Нет, не говорил. Я не помню. — Она помедлила. — В последнее время… видимо, стареет… несколько месяцев мы с ним — как брат и сестра… — Она густо покраснела. — Я — неблагодарная тварь!..
— Хватит. — Он поцеловал ее в лоб. — Ты — святая, потому что жила и живешь в аскезе.
— Нет, я грешница. Мы с тобой согрешили.
— Значит, ты — святая грешница. Это я во всем виноват. Беру всю вину на себя.
Она подняла на него взволнованные, любящие, утопающие в слезах глаза.
— Миша, вспоминай обо мне в Петербурге хоть иногда.
— Катя, дорогая, я тебя никогда не забуду!..
Возвращались молча. Возле самого дома Екатерина посмотрела на него жизнерадостно и легко, словно ничего между ними не было.
— Михаил Юрьевич, гран мерси за прогулку. Вуз этэ трэ куртуа[28].
— Мерси бьен. Вуз этэ трез эмабле[29].
Оба рассмеялись. И предстали перед хозяином как ни в чем не бывало. Пили чай, весело болтали. Нечволодов, ничего не подозревая (или делая вид?), развлекал гостя новыми рассказами из своей боевой юности. Остаться на обед тот не пожелал, несмотря на уговоры: в три часа пополудни сел на Баламута и, махнув на прощание рукой, ускакал в сторону Караагача.
Глядя ему вслед, Григорий Иванович задумчиво сказал: — Если бы не я, был бы для тебя хороший жених.
Катя изобразила на лице удивление.
— Ах, мон шер[30], не говорите глупостей. Мне никто не нужен, кроме вас!
Глава третья
Накануне отъезда Лермонтов навестил Федотова: тот уже самостоятельно ходил, рана затянулась и болела несильно. Выпили по стаканчику. Константин Петрович попросил завещание его не выбрасывать: если до Петербурга дойдет известие о его смерти, то пустить в дело. Если, паче чаяния, он заслужит помилование и вернется в Россию, заберет документ сам. Михаил обещал.
В тот же вечер отъезжающий дал своим однополчанам-офицерам прощальный ужин. Шампанское и вино лились рекой, было много здравиц, напутствий, пели песни, поэт читал старые и новые стихи и по просьбе Безобразова — «Бородино». Говорил, что его пребывание на Кавказе было хоть и кратким, но незабываемым, он увозит с собой массу впечатлений, возвращается домой другим человеком. В довершение вечера сели расписать пульку, и виновник торжества выиграл пятнадцать рублей. Дойдя до своих покоев, рухнул на постель как подкошенный. Андрей Иванович стаскивал сапоги уже со спящего.
