Андрей Каменский - Уильям Юарт Гладстон. Его жизнь и политическая деятельность
Для врагов Гладстона этот случай послужил хорошим поводом к нападкам на него за недостаточно патриотическую политику, – особенно припоминая его прежние заявления о ненужности ограничивать Россию на Черном море. И это обвинение также немало повредило Гладстону. Каких бы мнений ни держался этот англичанин, но отказаться от роли цербера в международных отношениях ему было очень трудно, и он при первом же удобном случае показывал зубы и когти.
Но гораздо более серьезный камень преткновения для гладстоновского кабинета 1868 года представляло собой дело о крейсере Алабама. Американцы уже давно доказали, что во время гражданской войны с верфей Англии были спущены пять вольных крейсеров для южан; что во время их постройки американский посланник обращал внимание пальмерстоновского правительства на эти суда и просил их задержать. Тем не менее, они были не только выпущены, но некоторые из них даже снабжены английскими офицерами и экипажем. Эти крейсеры в течение следующих двух лет нанесли торговле северян огромный вред, и теперь Соединенные Штаты требовали возмещения убытков в размере ста миллионов рублей. После долгих переговоров и совещаний решено было отдать это дело на решение третейского суда из представителей незаинтересованных держав, таких как Италия, Швейцария и Бразилия. Этот третейский суд собрался в Женеве летом 1872 года с участием представителей Англии и Соединенных Штатов и приговорил первую к уплате тридцати двух миллионов рублей.
Когда это решение было опубликовано в Англии, негодованию общественного мнения не было границ: самые серьезные люди кричали, что правительство не должно подчиняться такому возмутительному решению суда. Но это был лишь первый порыв, и когда он сменился осознанием неизбежности подчиниться, вся накопившаяся горечь, конечно же, была вылита на виновников выпуска крейсеров и разбирательства этого дела путем третейского суда. А это был опять-таки Гладстон, который один участвовал в министерстве Пальмерстона 1859 года и теперь придумал поручить решение дела третейскому суду. Последняя мера составляла очень важное и смелое нововведение в международной политике, вполне достойное Гладстона, – но только в данный момент оно разрешилось не прогрессивным толчком общественной мысли, а, наоборот, сигналом к усиленной реакции. Все обещанные и уже проведенные Гладстоном реформы и нововведения начали казаться людям прекрасными только на словах, пустой болтовней, которая приводит лишь к позору и разочарованию.
Популярность Гладстона начала клониться к упадку. Несомненным признаком этого явилась попытка некоторой части его гринвичских избирателей устроить внушительную демонстрацию в Бланхизе с целью потребовать от него выхода в отставку. Этого было достаточно, чтобы пробудить в шестидесятилетнем Гладстоне всю его громадную энергию и заставить его взять быка за рога. Он явился на эту демонстрацию и встретил лицом к лицу двадцатитысячную толпу своих недовольных избирателей длинною и совершенно парламентскою речью, в которой защищал шаг за шагом всю свою политику последних лет. Вначале вместе с оглушительными аплодисментами его встречали недовольным ропотом, свистом и криками, а затем, когда спокойный и решительный оратор, смело идущий навстречу народному обвинению, овладел умами слушателей, увлекши их своею логикой, а еще больше своею искренностью и прямотой, – число протестующих уменьшилось до того, что по окончании речи оратору, просившему слушателей высказать свой приговор, были устроены такие восторженные овации, которые достаются только на долю победителей. Да, в Бланхизе Гладстон победил; но в глазах всей страны он от этого не выиграл – его влияние, чарующая сила его имени и его идей все уменьшались и уменьшались. И когда, наконец, в 1873 году он внес злополучный билль о смешанном католическом и протестантском университете в Дублине, им все, даже сами либералы, остались недовольны, и проект провалился, а через два дня кабинет решил подать в отставку.
Однако когда королева предложила Дизраэли составить кабинет, тот отказался это сделать при прежнем парламенте. Он, очевидно, предпочитал пользоваться поражениями “потухших вулканов”, как он называл теперь либеральных министров, а не неполными победами своей партии. Таким образом, Гладстон против своего желания и без всякой поддержки общественного мнения управлял страной еще около года. Наконец, в январе 1874 года неожиданно для всех он вдруг решился распустить парламент и назначить новые выборы.
Это был очень печальный период в его жизни. Очевидно, он не мог найти ни одной точки соприкосновения с общественным мнением и страдал от этого. Ничем другим нельзя, по крайней мере, объяснить тогдашние разговоры этого живучего и сильного старика о своем удалении от дел, о том, что еще ни одному премьеру не удавалось сделать ничего важного после шестидесяти лет. Как нарочно в это же время не стало одного из самых преданных и испытанных его друзей – епископа Вильберфорса. Их дружба началась почти со школьной скамьи и продолжалась до самого последнего времени. Он был одним из немногих, кто всегда умел понять Гладстона, при любых обстоятельствах и во всех ситуациях.
Эта утрата тем более усилила мрачное настроение Гладстона, что к ней прибавились внутренние несогласия, подтачивающие все клонящиеся к упадку партии.
В этом отчасти был виноват он сам. Про него говорили, что он прекрасно понимает человека, но не людей – то есть реальных, обыкновенных людей с их слабостями. В среде собственной партии, даже собственного кабинета его отношения никогда не идут дальше служебных, они до крайности сухи и официальны. Он не только не умеет окружать себя той пленительной атмосферой любезности и шутки, которой отличаются многие крупные люди, но, наоборот, часто забывает даже быть просто приветливым с крайне нужными для его собственного дела людьми – и тем отталкивает их.
Но вот настали выборы, и Гладстон, вопреки всеобщим ожиданиям, кинулся в них с таким жаром и самозабвением, что в дневнике Шафтсбери стоит следующая заметка:
“Это что-то совсем новое. Нужно же, в самом деле, иметь хоть немного уважения к достоинству своего положения. А он бегает из Гринвича в Бланхиз, из Бланхиза в Вулич, а там в Нью-Кроси – словом, везде, где найдется пустая бочка, на которую можно взлезть и ораторствовать”.
И что же? После всего этого его выбирают вторым после какого-то водочного заводчика, а его товарищей по кабинету не выбирают совсем. Ввиду этого он написал лорду Гренвилю официальное письмо, слагая с себя ответственность вождя партии и почти совсем удаляясь от дел, отчасти по нездоровью, а отчасти ради какого-то “своего особого дела”.
