Елена Арсеньева - Юсуповы, или Роковая дама империи
Однако это были лишь только слова вежливого отказа, потому что Зинаида Николаевна, при всей своей слепой любви к Феликсу, отнюдь не была слепой относительно его характера и не доверяла его выбору совершенно. Опять же она знала, что сын будет с женитьбой тянуть и тянуть, если не взять дело в свои руки.
Обо мне как о возможной невесте она думала с осторожностью. Тот случай в Кокозе, когда мы с Феликсом опоздали к обеду и явились страшно смущенные, заставив втихомолку посудачить и пошутить на наш счет, ею не забылся; кроме того, она прекрасно знала, какое обаяние имеет звание «единственного наследника баснословных юсуповских богатств» для боковой ветви царствующей фамилии – ветви, вечно стесненной в средствах, порой вынужденной униженно выпрашивать у государя очередное денежное пособие, хотя это и нарушало узаконение Александра III. Но слишком разнообразная молва шла о пристрастиях Феликса, чтобы можно было не сомневаться в согласии моих родителей на этот брак. И для начала Зинаида Николаевна решила посоветоваться с великой княгиней Елизаветой Федоровной, которая к Феликсу весьма благоволила. Восхищенный ее красотой, трагической судьбой и добрыми делами, он на какое-то время возомнил себя ее верным рыцарем и пожелал очиститься под ее благотворным влиянием. В это время великая княгиня занималась только богоугодными делами и ее кажущаяся отрешенность от жизни в сочетании с несказанной красотой не могли не произвести впечатления на Феликса, до жизни и красоты весьма жадного и не способного понять, как можно сознательно лишить себя всех тех радостей, которые та и другая предоставляют. Он посещал с великой княгиней отвратительные ночлежки, бывал с ней в монастырях, добрался даже до Соловков… Но Феликс и там оставался самим собой: и годы спустя он восхищался лишь красотой молодых соловецких чернецов, дивно певших хором, и в то же время негодовал, отчего русское монашество избрало неряшливость символом подвижничества, словно Господу угодны вонь и грязь.
Итак, Зинаида Николаевна попросила у великой княгини встречи, надеясь на добрый совет, однако, к своему изумлению, наткнулась на довольно холодный прием – а ведь они с Елизаветой Федоровной были почти подругами! – и как бы полное непонимание того, чего она хочет. Она вернулась домой очень недовольная и в печальном убеждении, что в императорской семье обескуражены тем, что Юсуповы столь много о себе возомнили, что намерены свататься к племяннице императора.
А тем временем произошло одно чрезвычайное событие, которое меня очень сильно задело. Я узнала, что мой кузен Дмитрий просил руки великой княжны Ольги Николаевны, дочери императора.
Почему это меня задело? Да потому, что Дмитрий был моим первым, девичьим, вернее, еще девчоночьим увлечением.
Он был по родству моим двоюродным дядей, старше меня лет на шесть или семь; получил блестящее военное образование: окончил кавалерийскую офицерскую школу, служил в лейб-гвардии Конном его величества полку, имел звание флигель-адъютанта императорской свиты… Дмитрий был также спортсмен: в 1912 году участвовал в летних Олимпийских играх в Стокгольме в соревнованиях по конному спорту и даже занял какие-то призовые места, точно не скажу какие, ибо я всегда была далека от всякого спорта, да и времени много прошло, я просто забыла такие подробности. Однако влюблена я была не в блестящего свитского офицера, а в того, кем Дмитрий был раньше: печального, худенького мальчика, который изредка появлялся на праздниках, устраиваемых для многочисленных детей императорской фамилии. Его сестра Мари, шумная, веселая, общительная, выглядела и выше, и полнее, и живее, и вообще, было даже странно осознать, что это – брат и сестра, настолько они казались разными. Вот только глаза у них были похожи: очень красивые, большие глаза, напоминавшие об их матери – греческой принцессе Александре.
Я уже писала, что тетушка Элла, великая княгиня Елизавета Федоровна, была поначалу равнодушна к их воспитанию, к ним самим, да и не только к ним. Жизнь, однако, смогла смягчить равнодушие Елизаветы Федоровны и к племянникам, и к людям вообще, превратила ее совсем в другого человека – полную противоположность ледяной, чопорной красавице, которую ее племянница Мари запомнила с детства и о которой мне подробно рассказывала много лет спустя. Началось преображение Елизаветы Федоровны в тот ужасный день 18 февраля 1905 года, когда анархист Каляев бросил бомбу в карету великого князя. Покушение должно было состояться двумя днями раньше, когда московский генерал-губернатор ехал в театр, однако террорист узнал, что вместе с ним в карете находятся дети, Мари и Дмитрий, и пожалел их. Террорист этот – звали его Борис Савинков, и имя его еще окажется запятнано кровью многих жертв, – был отстранен от выполнения задания.
Каляев исправил его ошибку. Он не промахнулся, бросая бомбу: великий князь был убит на месте, буквально разорван на куски.
Елизавета Федоровна услышала взрыв и тотчас поняла, что произошло. Мари, у которой в это время был урок, видела из окна, как тетя Элла выбежала из дворца в едва наброшенном манто, без шляпы, вскочила в сани, которые ожидали ее, чтобы отвезти на склад Красного Креста (Россия воевала в те годы с Японией, и великая княгиня занималась организацией лазаретов и госпиталей), и исчезла из виду.
Спустя какое-то время детей отвели в церковь Чудова монастыря, где стояли носилки с тем немногим, что осталось от их заботливого, жестокого, немилосердного, странного дядюшки. Эти останки его жена своими руками собирала по снегу, но еще спустя несколько дней части разметанного взрывом тела приносили в Кремль случайные прохожие. Сердце отыскали и принесли в тот день, когда тело отпевали…
Елизавета Федоровна стояла на коленях подле носилок в запачканном кровью платье, с окровавленными руками. Лицо ее было белым, окаменевшим. И с этого дня в глубине ее глаз навсегда затаились страдание и боль. Она словно помешалась тогда, потому что вдруг поехала в тюрьму, чтобы встретиться с убийцей своего мужа. И сообщить ему, что он уничтожил не только великого князя Сергея Александровича, но и его жену…
Ну да, это стало кончиной прежней надменной Эллы и рождением будущей мученицы, подвижницы.
Теперь Елизавета Федоровна считала своим долгом заботиться о детях, которых так любил ее муж. Она предоставила в их распоряжение великолепный дворец на Невском проспекте, купленный ее погибшим мужем у князей Белосельских-Белозерских.
Она не отдала детей отцу, великому князю Павлу Александровичу, который приезжал из-за границы, из своей вынужденной любовной ссылки, на похороны брата, а сама занялась ими. И она в самом деле полюбила Дмитрия и Мари: их воспитание стало целью ее жизни. Другое дело, что воспитание особ императорской семьи понималось и ею, и всеми другими весьма своеобразно. С одной стороны, держали их достаточно просто и требовали от них такой же простоты в отношениях с другими людьми, особенно с теми, кто были ниже по положению. К примеру, когда близ Ильинского проходила ярмарка, детей непременно вели туда и заставляли покупать подарки для слуг и крестьянских ребятишек. С другой стороны, раздача этих подарков выглядела так: Мари и Дмитрий бросали лакомства в разные стороны, а детвора дралась из-за них…
