Джордж Блейк - Иного выбора нет
Новость принесла новую надежду и всколыхнула волну оптимизма. Все думали, что это начало конца: то, что не смог Наполеон, не сможет и Гитлер. Но первые месяцы русской кампании не принесли ничего утешительного. Немецкая армия казалась и вправду непобедимой, когда продвинулась по всему фронту в глубь советской территории и стояла почти у стен Москвы и Ленинграда. Так было до зимнего наступления Советской Армии, которое остановило немцев, и мы вновь воспрянули духом.
Когда мне случалось бывать по соседству, я навещал бабушку. Здоровье ее ухудшалось. Как человеку патриотичному и независимому, немецкое нападение и оккупация Голландии глубоко оскорбляли ее. Она волновалась за мою мать и сестер, к тому же ей было трудно справляться с нехваткой еды и топлива. Бабушка сильно сдала и умерла весной 1942 года на семьдесят седьмом году жизни. Ее смерть стала для меня большим ударом. Кроме матери это был самый близкий мне человек. Теперь, когда она умерла, я понял, что могу покинуть страну со спокойной совестью и попытаться осуществить то, о чем давно мечтал.
Как многим молодым людям, во время оккупации мне хотелось бежать из страны и попасть в Англию. Работа в Сопротивлении только усилила это желание. У меня был амбициозный план добраться до Великобритании, пройти там соответствующее обучение и вернуться в Голландию агентом, связывающим Сопротивление и британскую разведку. Кроме этого честолюбивого замысла была, конечно, надежда встретиться с матерью и сестрами.
Мы с друзьями часто обсуждали возможности побега, думали о том, как достать лодку и пересечь Северное море. Это было непросто: немцы запретили пользоваться частными лодками во всех водах, сообщающихся с морем, и зорко следили за побережьем. Время от времени доходили слухи об убежавших другими способами. Одни попадали в Швейцарию, а потом через Францию в Испанию, другим удавалось достичь Швеции. Ходила даже история о том, что самолет британских ВВС опустился на одно из голландских озер и взял на борт людей, но для этого надо было быть очень важной персоной.
В конце концов я решил переговорить с Максом, который выслушал меня с обычным вниманием и терпением. Он понимал мое желание попасть в Англию, но ему было жаль меня отпускать. Сам он ничего не знал о маршрутах, но мог связать меня с кем-нибудь на юге страны, кто может помочь. Несколько недель спустя я получил от него записку: он назначал мне встречу в вокзальном ресторане на станции Бреда. С собой я должен был взять паспорт. Когда я пришел, Макс ждал меня с молодым человеком лет тридцати. Тот представился как Де Бий. Это было известное в тех краях имя. Де Бий был владельцем большого лесопитомника в местечке Зюндерт на границе Голландии и Бельгии, он сказал, что узнал обо мне от Макса и готов помочь. Вскоре планируется побег очередной группы в Швейцарию, и он постарается включить меня в нее, хотя окончательное решение зависит не от него. Он предложил, чтобы я закончил здесь свои дела и ехал на юг, готовый отправиться в путь по первому сигналу. Ожидая отправки, я буду жить в его доме.
Я оставался около трех недель в гостеприимном доме семьи Де Бий, там было много молодежи и царила оживленная атмосфера. Потом хозяин сообщил мне, что организаторы побегов не могут мне помочь. Они готовы были принимать только тех, кто сразу мог участвовать в войне, — пилотов ВВС, голландских сухопутных или морских офицеров, людей со специальной подготовкой. Я не подпадал ни под одну из этих категорий. Что было делать? Я чувствовал, что хоть и не уехал еще далеко и оставался в Голландии, но уже начал свой «путь», и не могло быть и речи о «возвращении». Я сказал, что как-нибудь попробую перейти голландско-бельгийскую границу, а там посмотрим.
Младшие сестры хозяина, с которыми я очень подружился, сразу вызвались мне помочь. Они знали много тропинок, которыми пользовались контрабандисты, и могли отвести меня к своей тете в Антверпен, будучи уверены, что она даст мне на несколько дней приют.
Мы отправились в Бельгию прекрасным воскресным утром и были примерно в ста ярдах от границы, проходившей по кромке соснового леса прямо перед нами, когда неожиданно из-за стога сена вышел немецкий солдат и преградил нам путь винтовкой. Он уже собирался что-то закричать, как вдруг лицо его просияло — он узнал девушек. «Что, ей-богу, вы здесь делаете? — спросил он на смеси двух языков. „Это же запретная зона!“ Старшая девушка поспешно объяснила, что мы — кузены и хотим навестить тетю, которая живет в монастыре через границу — в Бельгии. Солдат улыбнулся и кивнул: „Ну, ладно. Я пропущу вас, будто и не видел. Если будете возвращаться этим же путем сегодня вечером, я снова буду дежурить между девятью и двенадцатью и пропущу вас. Счастливого пути“. Мы прошли, а он приветливо помахал рукой.
Я наблюдал эту сцену сначала с опаской, а потом с растущим недоумением. Объяснение оказалось простым. Девушки, как большинство людей в южных провинциях, были католичками и членами местных католических молодежных организаций. Солдат оказался австрийцем и тоже католиком, единственным из всего гарнизона посещавшим мессы в Зюнберте и занятия католической молодежной организации. Там девушки и познакомились с этим дружелюбным человеком, тоскующим по своим австрийским горам. Ободренные чудесным совпадением — тем, что именно он дежурил именно здесь и сегодня, — мы продолжили путешествие без особых приключений. В полдень мы уже были в Антверпене, где нас сердечно приняла тетя девушек, которая согласилась меня спрятать на несколько дней.
Еще раз в тот день я испытал чувство, которое возникало потом неоднократно, — чувство того, что слова бессильны выразить всю меру благодарности и восхищения людьми, которые подвергались риску из-за меня.
На следующий день хозяйка дала мне рекомендательное письмо к монаху-доминиканцу в Лувенском университете, который мог, по ее мнению, мне помочь. Однако он сказал, что ничего сделать не может, но тоже даст мне рекомендацию к своему хорошему другу в Париже, доминиканцу, который свяжет меня с нужными людьми.
Между Антверпеном и Парижем существовало постоянное сообщение. На границе, как мне сказали, французские и бельгийские таможенники проверяли только багаж, потому что Бельгия и оккупированная Франция составляли один германский военный район. На другой день я отправился в Париж. В поезде было столько народу, что мне пришлось стоять в коридоре. Когда мы приблизились к Монсу — последнему бельгийскому городу перед границей, я увидел в конце коридора двух немецких полевых жандармов. Это было одно из самых страшных подразделений немецких вооруженных сил. В форме со стальными нагрудными знаками на тяжелых цепочках и устрашающим германским орлом на касках, они медленно, но верно приближались ко мне, проверяя документы. Все, что у меня было, — британский паспорт, спрятанный в буханке хлеба. Когда они подошли уже близко, поезд замедлил ход, въезжая на вокзал. Я выпрыгнул из вагона и пробежал по платформе к выходу еще до того, как состав остановился. Выйдя из вокзала, я затерялся среди узких улочек, зашел в старую церковь и присел на скамейку, чтобы отдышаться, успокоиться и обдумать дальнейшие действия. Я решил рискнуть перейти пешком границу, которая, очевидно, была неподалеку, вышел из церкви и направился на юг.
