Артем Драбкин - Мы дрались с «Тиграми»
Запомнился еще случай с подкалиберными снарядами, произошедший в селе Петровка. Эти снаряды появились у нас в конце 1942 года. Дали их две штуки на орудие, предупредив, что они засекречены. А мы их потеряли. Дело было так. Местные жители, — или партизаны согласились ночью провести нас в тыл противника, с тем, чтобы одновременной атакой с фронта и тыла овладеть этим селом. И вот батальон, усиленный нашим взводом «сорокапяток», минометным взводом и взводом ПТР, ночью по оврагам и буеракам завели в тыл немцам. С рассветом мы пошли в наступление и легко овладели половиной села. А те, кто атаковал с фронта, откатились назад, и мы оказались в мешке. Правда, сами этого еще не знали. Ребята разошлись по хатам, кто бриться, кто мыться. А я с одним парнем, Подкорытов его фамилия, остался у орудия. Глядим, километрах в двух появились немецкие машины. Ты можешь только глазами их есть, а сделать ничего не можешь. Они подъехали метров на восемьсот, из них стали выпрыгивать пехотинцы, которые, спешившись, двинулись в нашу сторону. Свист пуль все усиливается и усиливается. Стали они по брустверу щелкать. Мы спрятались в окопчик. Посидели, чувствуем, что пока мы тут будем сидеть, немцы придут и нас голыми руками возьмут. Выскочили из окопчика, спрятались за орудийный щит. Немцы близко. Со всех хат бегут наши солдаты, наш командир взвода тоже бежит, бледный: «Ребята, успеем прицепить орудие?» Успеем, не успеем, а надо… Подвели лошадей, станины на передок, раз, зацепили и — в овраг, что начинался прямо от нашей позиции. Немцы нам в спину лупят! И вот пулеметная очередь — лошади падают, а мы как бежали, так и продолжаем бежать. В руке у меня панорама. Я с ней никогда не расставался, ни днем, ни ночью. А тут еще «мессера» появились, лупят вдоль этого оврага. В какой-то момент я понял, что я стараюсь подлезть под убитого солдата, хотя прекрасно понимал, что тело человека — это не защита. В таких ситуациях очень многие действия рефлекторны, никак не связаны с реальностью. (Однажды я попал под «карусель» немецких бомбардировщиков. Отбежал всего метров на 50 от дороги, уткнулся носом в землю, и те минут пятнадцать-двадцать, что немцы нас обрабатывали, я лежал, держа ящик с панорамой над головой, хотя знал, что это никакая не защита от крупнокалиберного пулемета или осколков, но подспудно сознание подсказывало, что надо держать что-то над головой. Когда закончился этот налет, я очнулся стоящим посередине дороги. Как я туда выбежал?! До сих пор не понимаю! Думаю, это был психологический срыв.)
В общем, выбрались, бежим в тыл немцам. Из нашего взвода человек семь, несколько минометчиков и пехотинцы; всего человек, может, 17. Устали, замерзли. Наткнулись на стог сена, полезли в него греться. Я лежу и думаю: «Немцы за нами идут. Если не сейчас, так через полчаса будут здесь. Голыми руками возьмут». Вылез. Ребята тоже повылезали, и вот мы давай бежать дальше. В одном селе попросили у хозяев что-нибудь поесть. «Ребята, у нас ничего нет. Кормимся только жмыхом». — «Давайте жмых». Дали нам по куску жмыха. Знаешь, какой он вкусный, когда живот от голода подводит? Группа разделилась — стрелки и минометчики взяли немножко правее, а мы на какую-то кручу залезли, что-то вроде луночек выкопали, чтобы хоть немножко спрятаться от ветра, залегли. Кто-то из ребят говорит: «Давайте свои документы спрячем». Начали рыть ямки, прятать документы. Я тоже спрятал. Дождались темноты. Командир взвода говорит: «Что будем делать?» Надо же переходить к своим. Внизу под нами проходила дорога, по которой нет-нет, да и шел противник. Как перейти? Страшно, вдруг напоремся? Тут на нашу беду или счастье, Бог его знает, на дороге появился длинный-длинный обоз. Немцы или румыны куда-то передвигались. Мы ждем, ждем — конца нет. Решили идти, а то рассветет, и мы опять останемся в тылу у немцев, опять голыми руками нас могут взять. Потихоньку спустились и пристроились к этому обозу. Кто за одной повозкой, кто за другой, потом выбрались на противоположную сторону, на заросшее полынью пологое место. Я с километр прошел, думаю, надо остановиться. Смотрю, идет мой товарищ. Через некоторое время увидели остальных, присоединились к ним. Один солдат говорит: «Я в повозке фляжку нащупал, стащил. Глотнем, может, там вино или вода». Пить-то хотелось. Глотнул. Тьфу! Мать твою — растительное масло! По-моему, по глотку мы все-таки сделали, но это просто от голода. Подошли к Донцу. По тонкому льду ползком кое-как перебрались на другой берег и буквально через полчаса наткнулись на остатки своей батареи. Спросили покушать. Ребята говорят: «У нас ничего нет кроме муки». — «Давайте». Старшина выдал по полкотелка этой муки. Мы водой развели, разболтали, выпили. Это был наш завтрак, обед и ужин.
Командира взвода лейтенанта Кузнецова и нас опять потащили в особый отдел. Вызвали меня, спрашивают, где документы? Я говорю, зарыл. Они говорят: «Хорошо, проверим. А где панорама?» — «Вотона». — «Ктебе вопросов нет, иди». Костальным тоже вопросов не было. Второй наводчик тоже сохранил панораму. А командира взвода за потерю пушек и подкалиберных снарядов и за предыдущий эпизод отдали под трибунал…
И вот 1945 год. Я иду по мосту через Одер, обгоняет меня полуторка. В кузове капитан лупит во всю силу кулаком по кабине. Машина останавливается. Он соскакивает, подбегает ко мне: «Здорово!» «Здравия желаю, товарищ капитан». — «Ты что, меня не узнаешь? Ты что, своего командира не узнал?» — «Ой, лейтенант Кузнецов!» Был в штрафбате, в первом бою ранило, судимость смыл кровью и к концу войны уже был начальником штаба артиллерийского полка. Минут пять мы поговорили, шофер кричит, торопится. Даже не успели адресами обменяться. Обнялись на прощание, он в кузов, я — к себе. Только они уехали, летит немецкий самолет и тащит за собой маленький самолетик. Я у солдат спрашиваю: «Что это?» — «Это большой маленького купаться везет». Не долетая немного до переправы, маленький самолетик отцепился и пошел в пике, на нас, но не долетел до моста, упал в волу и взорвался.
Помню, в станице Морозовская захватили немецкие армейские склады. И мы, и местные жители вдоволь попользовались их продуктами. Когда шли по улице, жители выхватывали солдат из строя и уводили домой в гости. Ко мне старушка подходит со слезами: «Сынок, у всех гости, а ко мне никто не идет. Пойдем ко мне». Я пошел. В одной комнате чугунки с горячей водой стоят, в другой комнате — корыто, рядом — чистое белье. Она говорит: «Сынок, ты помойся, смени белье, грязное брось в угол, я потом постираю». — «Да не надо белья». — «Нет, переоденься, это белье моего сына, может быть, его там тоже кто-нибудь обогреет». Я помылся, переоделся. Выхожу. На столе уже — сковородка с картошкой и тушенкой. Картошка у них, естественно, своя. А тушенка немецкая. Я первый раз за то время, пока был на фронте, наелся! Я говорю: «Спасибо, спасибо». — «Тебе спасибо, что не побрезговал, зашел». Пошел искать своих. Зашел в хату, смотрю, сидят. Уже все наелись, отвалились. За столом сидит ездовой Илья Беликов — такая, примерно 185 сантиметров ростом и килограмм на 100 весом, детина. Если нам, мелкокалиберным, солдатской пищи не хватало, то ему тем более! Перед ним здоровая сковорода. В ней тоже была картошка с тушенкой, но уже ничего нет — все съедено, а он все скребет ее и на лбу — градины пота, от усердия. Потом он вышел во двор, и я вскоре. Смотрю, а он сидит на орудийном передке, перед ним бочонок трофейного мармелада, и он саперной лопаткой лопает этот деликатес. Похохотали немножко.
