Александр Лацис - Почему плакал Пушкин?
Итак, в мае 1821 года генерал-адъютант Меншиков был в Слониме, а в августе мог иметь доступ к конверту. По должности директора канцелярии Главного штаба он был вхож к государю.
В мае 1846 года наравне с Киселевым заседал в комитете министров, пребывая в звании управляющего морским министерством.
Неустойчивого в убеждениях остроумца трудно безоговорочно отнести к числу постоянных идейных противников Киселева. Тут преобладала личная неприязнь. И конверт мог быть перехвачен не столько из жадности, сколько для того, чтоб чувствительно насолить отнюдь не богатому Киселеву.
Дурацкая, скверная шутка, растянувшаяся на двадцать пять лет?
Что злоязычного можно было сказать о Киселеве в 1821 году? О дуэли с Мордвиновым? Дуэль не выдумка, но состоялась позже. История с сестрой жены? Опять-таки более поздняя. Нельзя ли под «доводами, коих ныне стыжусь», разуметь слухи об участии Киселева в тайном обществе? Если б такие разговоры уже имели место – разве приехал бы государь осенью 1823 года на маневры 2-й армии, разве явился бы в логово заговорщиков? Как бы то ни было, одного этого поступка довольно, чтоб усомниться – действительно ли император страдал манией преследования.
Пожалуй, вот что можно было «надуть в уши»: Киселев свободное время проводит большею частию с отъявленным безбожником Пестелем. Очень может статься, что и сам он такой же безбожник.
По тем временам сего было довольно. Император не мог публично поощрять безверие.
Царь все же послал свадебный подарок – украшенную драгоценностями табакерку. Но не за счет казны, из своих личных средств.
Посыльный
Кто был бессловесный посыльный, он же безмолвный вестник? И чьей рукой написано безымянное письмо? Рукой Искомого? Как мы полагаем – Меншикова? Предположение заведомо невозможное: среди бумаг Киселева хранились письма от Меншикова, после простого сличения почерка загадка была бы решена. А Искомый по вполне понятным причинам желал, «дабы в неведенье оставалось имя автора». Кто бы ни был Искомый, он должен был
а) непременно сам сочинить французский текст письма,
б) ни в коем случае своей рукой его не переписывать. Почерк любого крупного сановника был бы установлен без особого труда.
Письмо переписала жена, сын, племянник? Предположение не из самых вероятных. Кому охота ни с того ни с сего предстать перед своей семьей в качестве мелкого мошенника?
Письмо переписывал адъютант? Но если в тайну посвящен посторонний человек, это уже не тайна. Один человек расскажет «только одному», и эта цепочка довольно быстро обратится в слух, которым земля полнится.
Слухов не было, цепочки не было, так как не было одного посвященного.
Выходит, что письмо вообще не могло возникнуть, поскольку его содержание никому нельзя было доверить.
И все ж таки Киселев письмо получил, оно по сей день хранится в составе его архивного фонда.
Поищем выход из лабиринта.
Безмолвный вестник должен знать латинский алфавит, свободно писать латинским шрифтом.
Вместе с тем он должен не знать ни слова по-французски!
Этого не довольно. Ему должны быть незнакомы родственные с французским языки – итальянский, испанский, английский.
Что остается? Немецкий?
Немецкий тут ни при чем: в то время немцы признавали только готический шрифт.
Не значит ли это, что путь из лабиринта ведет через скандинавские страны? Вот где шрифт латинский, а словарный состав с французским не соприкасается.
Эти «скандинавские» сведения должны быть в точности известны Искомому.
И вот она, добавочная улика: А. С. Меншиков бегло владел шведским разговорным языком!
А все, что Меншиков знал, он не забывал. Он любил удивлять своей памятью. Встретив собеседника через семь лет, начинал беседу с той фразы, на которой остановился разговор семь лет назад.
Вероятно, еще в бытность генерал-губернатором великого княжества финляндского Меншиков, щегольнув знанием языка, приобрел надежного сотрудника из числа проживающих в Финляндии шведов. Во всяком случае, позднее, в 1846 году, одним из адъютантов Меншикова являлся человек, знающий шведский язык. Некто Борис Нордман, впоследствии вице-адмирал.
Предположим, хотя это вряд ли вероятно, что Б. Д. Нордман французского толком не знал.
Дальнейшее вообразить не трудно.
Меншиков приглашает Нордмана в свой кабинет, просит тут же, то есть на его глазах – без обращения к словарям, без применения копировальной бумаги, переписать письмо. А в тексте нет цифр, нет имен, кроме императора Александра. То есть никаких зацепок для человека, не шибко понимающего по-французски.
Итак, письмо переписано чужой рукой. И вместе с тем ни одному постороннему лицу содержание письма неизвестно.
Чтоб не привлекать лишних людей, Искомый 15 мая вечером отправляется в коляске вместе с адъютантом. И перед швейцаром Киселева предстает действительно похожий на иностранца безмолвный вестник.
«Странное происшествие»
Достоверна ли столь хитроумная версия? На наш взгляд, тут недостает причинных связей, не видно логики в поведении Меншикова. Ни с того ни с сего похитил, ни с того ни с сего вернул. Не то над Киселевым шутил, не то над собой подшучивал… Поистине «странное происшествие».
Впрочем, нашим читателям неизвестно, что это выражение принадлежит самому Павлу Дмитриевичу Киселеву. Оно встречается в его памятной записке, составленной 20 июля 1846 года.
Вот перевод с французского, принадлежащий А. П. Заблоцкому-Десятовскому. Предварительно оговоримся: текст заметки Киселева приводим в целях полемических. Требуется доказать, что наше изложение исходных условий задачи не уклонялось от истины.
«16 мая 1846 года я получил портфель (принесенный неизвестным человеком накануне вечером и отданный моему швейцару) с кредитными и банковыми билетами на сумму 138 996 руб. и с анонимным письмом, в котором говорилось, что эта сумма составляет возвращение (restitution). Я прежде всего считал долгом довести до сведения Государя об этом странном происшествии, что я и сделал по прибытии Его Величества в С.-Петербург, 8-го июня. Государь, узнавши об этом, говорил со мною о Его намерении предоставить исследование, о котором я просил, графу Орлову: так как лучшего выбора нельзя было сделать, то я и выразил Государю мою благодарность.
По некоторым соображениям граф Орлов предполагал, что это письмо и предполагаемое возвращение было делом моей жены, и, переменивши кредитные билеты на билет сохранной казны в 92 525 руб., он прислал мне его вместе с 11 билетами коммерческого банка, что все с процентами по 16 мая 1846 года по его расчету составляло сумму 142 876 руб. В то же время граф Орлов мне возвратил письмо, которое я писал Государю, и объяснил, что более полные розыскания были бесполезны и что, по его мнению, одобренному Его Величеством, я могу располагать этим приношением по моему усмотрению…
