Федор Раззаков - Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы
Надо отметить, что встреча с В. Высоцким летом 1967 года для Марины Влади была лишь забавным эпизодом и не предвещала (во всяком случае, для нее) в дальнейшем ничего серьезного. Более того, в те дни у Марины Влади было более сильное увлечение, чем русский актер из Москвы. В 1966 году, снимаясь в Румынии во франко-румынском фильме «Мона, безымянная звезда» (режиссер Анри Кольни), М. Влади познакомилась и серьезно увлеклась молодым румынским актером Кристоей Аврамом. В 1968 году К. Аврам приехал к М. Влади в Париж, имея, по всей видимости, намерения жениться на М. Влади. Но молодому актеру не повезло. Он сильно не понравился матери Марины и ее сестрам Одиль Версуа, Элен Валье и Тане Поляковой, которые посчитали его пустым и никчемным красавцем. Отношения с К. Аврамом были разорваны, а у Марины в результате этого случилась депрессия.
Но отдаленный от Парижа тысячами километров В. Высоцкий обо всем этом даже не догадывался. Впрочем, так же не догадывалась о новом увлечении своего мужа и Л. Абрамова, мать двоих его детей. Много поздней она признается: «Боялась ли я, что Володя ходит к женщинам? Нет, абсолютно. У меня и тени этой мысли не было. Боялась ли я, что он может уйти навсегда? Я этого начинала бояться, когда он возвращался. Вот тогда я боялась, что он сейчас скажет — «все». А так — нет, страха не было».
В том июле Высоцкий ничего не сказал своей жене о своем новом увлечении. Это и понятно: Влади была в Москве проездом, через несколько дней она должна была покинуть страну, и никто из них точно не знал, увидятся ли они еще когда-нибудь после этого. Не догадывалась ни о чем и сама Л. Абрамова: «И вот еще помню его приход, еще до нашего с Володей развода, в июле 67-го. А. Стругацкий жил с семьей на даче, мы его давно не видели. И гостей не ждали: у меня болели зубы, и физиономию слегка перекосило. Я была не дома, а у Лены, они с матерью, моей теткой, жили на улице Вавилова в первом этаже громадного кирпичного дома с лифтерами и пышным садом у окон. Аркадий позвонил именно туда, сообщил, что он в Москве, что скоро будет, потому что надо отметить событие: общий наш друг Юра Манин получил какую-то премию, или орден, или звание, уж не помню, но что-то очень хорошее и заслуженное. Зуб мой прошел, и физиономия распрямилась и просияла. Мы с Леной принялись за работу: застучали ножи, загремели сковородки. Форма одежды — парадная. Позвонили Володе в театр, там «Пугачев», спектакль недлинный, приходи к Лене, будет А. Стругацкий, Играй погениальней, шибко не задерживайся. Ну подумаешь — фестивальные гости на спектакле. Ну поговоришь, они поохают — и к нам. Стругацкий пришел с черным портфелем гигантского размера, величественный, сдержанно-возбужденный…
А Володя пришел поздно. Уже брезжил рассвет. Чтобы не тревожить лифтершу, он впрыгнул в окно, не коснувшись подоконника — в одной руке гитара, в другой — букет белых пионов. Он пел в пресс-баре фестиваля — в Москве шел международный кинофестиваль…»
Продолжая официально оставаться мужем матери своих детей, Высоцкий между тем тайно пишет письмо Марине Влади в Париж, а затем и звонит ей. Эти настойчивые звонки исходили из квартиры давней знакомой В. Высоцкого киноактрисы Л. Пырьевой, которая уехала в Ленинград, на премьеру в Доме кино фильма «Братья Карамазовы».
«В квартире моей я оставила Володю Высоцкого и Игоря Кохановского, не боясь никаких нежелательных последствий, а даже радуясь тому, что в квартире кто-то поживет в мое отсутствие. Когда я вернулась — очень скоро! — в Москву, я не поняла, в чей же дом я попала, — такой вид имело мое жилище. Володя отчаянно извинялся, показывал стихи, которые мне посвятил, пока я была в краткой отлучке, но я молчала и только руками отмахивалась. Потом он ушел, и я принялась за уборку. Выбросила массу бутылок из-под шампанского, кучи окурков, подмела, помыла пепельницы. Увидела и стихи, посвященные мне и лежащие возле телефона. Но я так была на Володю сердита, что изорвала листки в мелкие клочья. Увы, сделанного не воротишь. Через много лет я как-то приводила в порядок свои бумаги, складывала в разные ящики документы: по темам. И вдруг, разбирая содержимое шкатулки, увидела стихи, посвященные… нет, не мне, а Марине Влади…
Да, — пока я была в Ленинграде, а Володя у меня на квартире — он не только «забавлялся» шампанским. И не только писал стихи. Счета, которые я вынуждена была оплатить за его телефонные разговоры с Парижем, достигли сотни рублей. Сейчас это смотрится небольшой суммой, но в те времена это было очень существенно, можно было купить, например, две пары лучших импортных туфель…»
В том году страна отмечала 50-летие Великого Октября, и официальные власти стремились придать этому событию особый ритуальный характер. 7 ноября на Красной площади должны были состояться грандиозный парад и демонстрация в честь славного юбилея. Многие театральные коллективы готовили к этой дате премьеры спектаклей, посвященных событиям 17-го года. В афишах театров значились имена Н. Погодина, В. Серафимовича, И. Штока. Театр на Таганке в тот год выпустил «Послушайте!» и «Пугачева», и это был весь его скромный вклад в празднование столь знаменательной даты.
Между тем в ноябрьские дни 67-го спектакль театра «Современник» «Обыкновенная история» стал лауреатом Государственной премии. Как и было заведено в таких случаях, артисты театра в ресторане гостиницы «Пекин» устроили банкет. На нем гуляли: О. Ефремов, Г. Волчек, О. Табаков, М. Козаков, В. Розов, прибыла на тот банкет и министр культуры СССР Екатерина Фурцева. Участник банкета М. Козаков вспоминал: «Николай Сличенко ставит на поднос рюмку водки: «Чарочка моя серебряная, на золотое блюдце поставленная… Кому чару пить, кому здраву быть? Чару пить… Екатерине свет Алексеевне!» И с этими словами подносит чару — да, да, Екатерине Алексеевне Фурцевой. Выпила министр до дна, не поморщилась. Аплодисменты! Поздравила театр с праздником — и опять до дна. Аплодисменты, разумеется, пуще. А она и в третий так же точно — совсем как у Грибоедова, только там фамусовский дядя «нарочно» на пол падал, угодничая перед государыней Екатериной, а тут уж сама Екатерина, ну, пусть не государыня, но государственное лицо, пила, пила и тоже упала, вот разве что не нарочно, а натурально.
Плохо ей, бедняге, сделалось. А если бы на грозном верху узнали, что она мало того что в «Пекин» заявилась, но еще и «перебрала» и что потом ее под белы рученьки проводили в машину артисты, которые сами-то на ногах не держались… в общем, думаю, нагорело бы ей…»
В дни юбилейных торжеств и после них пил и опохмелялся вместе со страной и Владимир Высоцкий. Но конец ноября для него стал поистине триумфальным. 28 ноября он вновь побывал в Куйбышеве, но, в отличие от майских выступлений, теперь его концерты прошли в многотысячном Дворце спорта. Бывший с ним рядом Павел Леонидов вспоминал: «На перроне куйбышевского вокзала, несмотря на гнусную погоду, — столпотворение. Оказалось, что выйти из вагона нельзя. Нельзя, и все. Толпилась не только молодежь, толпились люди всех возрастов и, что удивительно, — масса пожилых женщин. Уж они-то почему? После я понял, что это матери погибших на войне не мужей, а сыновей, молодых мальчиков, помахавших мамам на прощанье, думавших, что едут немножко пострелять. Извините меня, пожалуйста, за банальные слова, но без них нельзя, я такой неподдельной, всенародной любви, как тогда в Куйбышеве, больше никогда не видел…
