Вероника Севостьянова - Про меня и Свету. Дневник онкологического больного
7 ноября
Результат осцеосцинтиграфии отрицательный. Это означает, что метастазов в моих костях нет. Следующий раз такую процедуру надо будет провести только через два года. И я с самого утра радостно улыбаюсь, сияю счастливой улыбкой и звоню с этой новостью своему самому главному хирургу. Он тоже рад известию. Впрочем, он меня все время убеждал, что, по его мнению, кости у меня должны быть чистыми. Но его пусть и крепкое профессиональное мнение – это одно, а результат, подтвержденный снимком, – совсем, совсем другое.
Если честно, то я очень боялась. На мой немедицинский взгляд, если метастазы пробрались в мягкие ткани, оттуда их еще можно каким-либо способом вытравить. А из костей? Ножом же не вырежешь. Говорят, есть кудесники врачи, которые объем метастаз в костях убирают химией и облучением, но все же спокойнее, когда их там просто нет. В общем, я себе сегодня устрою выходной. Никуда ни по каким делам не пойду, выберусь лишь в ближайший магазин, накуплю себе сладкого и проваляюсь весь день на диване. Думаю, что имею на это самое полное право. У меня сегодня счастье, мне сегодня еще немного продлили жизнь.
9 ноября
Очереди, огромные очереди на лечение. И переполненные многоэтажные корпуса онкологических больниц. Глядя на эти буквально толпы раковых больных, я спросила у своего самого главного и самого умного лечащего врача: неужели же за последние годы так выросло число заболевших? Нет, привожу я не дословно, а по смыслу его ответ. В сравнении, например, с семидесятыми годами прошлого столетия количество больных осталось примерно прежним. Прежними же остались показатели раннего выявления и смертности, не изменились сроки выживаемости и возникновения рецидивов. И фактически прежними же остались и методы лечения. Ну, может, чуть почище современная химия, слегка точнее направлены лучи радиации, тоньше и красивее хирургические швы. По сути же изменилась лишь информированность общества. Раньше было не принято говорить об этой болезни. Диагноз объявляли не пациенту, а его родственникам, в больничном листе название заболевания указывали кодом, да и самим больным, проходящим лечение, рекомендовали не рассказывать друзьям и знакомым причины облысения и постоянной тошноты. Хороша ли эта сегодняшняя открытость? Наверное. Ведь когда ты знаешь врага в лицо, то и борьба проходит легче. Но потом ты осознаешь, что процент победы над злом остался прежним, и становишься уже не так уверен в своем преждевременном оптимизме. Впрочем, лично я из тех людей, кто предпочитает о своей болезни знать. Мне хочется самой планировать мое будущее и распоряжаться годами своей жизни.
А очереди действительно на все. Облучение необходимо пройти не позднее чем в течение шести месяцев после даты операции. При этом сам курс лучевой терапии составляет в среднем около пяти недель, а очередь в отделение зачастую расписана на два-три месяца вперед. Если учесть, что не каждый соберется с силами и запишется на получение талончика сразу после операции, то среди этих не каждых много тех, кто облучение просто и не проходил. Да, такое тоже бывает. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих, обычный участковый врач редко следит за тем, чтобы вы следовали плану лечения. А сам больной может и не знать, что сроки прохождения процедур у него ограничены.
В первые месяцы моего лечения я меньше спрашивала, больше стеснялась и отходила, когда меня просили отойти. А потом я поменяла мышление и поняла, что это не больные существуют для того, чтобы врачи получали законные зарплаты и незаконные выплаты. Наоборот, это они, врачи, в этом мире для нас, больных, для того, чтобы нас лечить. И я перестала ощущать оказываемую мне врачебную помощь как подаваемую милостыню, я осознала, что я часть общества и лечение в этом государстве мне положено. Может, Россия и не самая идеальная в социальном плане страна, но многое все же есть и у нас, просто об этом не стоит забывать. Меня записали на прием к заведующему радиологическим отделением на ближайшие дни.
13 ноября
Изучала свои анализы, собранные для подачи в радиологическое отделение, и понимала, что мне остается только горестно вздыхать. Все мои расписанные лаборантами по строкам лейко– и прочие -циты совершено далеки от нормы, и общая картина обследования скорее напоминает результаты глубоко умирающего больного. За последний год я достаточно научилась разбираться в показателях, чтобы самой корректировать свое поведение. В рассуждениях, чем бы мне еще успеть подлечиться, прежде чем меня начнут агрессивно облучать, я достала из папочки копии предыдущих анализов. Удивилась, посмотрев на них, и достала те, что предыдущее предыдущих, потом еще и еще – и после устроенного бумажного беспорядка радостно выдохнула. Сегодняшние анализы как у умирающей? Может быть, но тогда анализы предыдущих месяцев однозначно показывают, что в то время я совсем умерла. Значит все же, закупленные в аптеке у Милы горы лекарств помогли хоть немного восстановить работу моего измученного химиями организма. Завтра еду на первый прием в амбулаторное отделение радиологии. Заведующего зовут Александр Владимирович.
16 ноября
Меня сегодня расчертили. Завтра начинается пятинедельный курс лучевой терапии, и врачи радиологического отделения на моей коже оставили подозрительные крестики и полоски в районе груди, ключицы и подмышки. Чертили обыкновенным черным маркером, и я уже полдня пристаю ко всем с одним и тем же вопросом: “Чем подрисовать эти метки, чтобы они продержались на коже как можно дольше и не смывались под душем?” К тому же хочется чего-то яркого, радостного и даже, пожалуй, слегка эротичного, а не этого мрачного темного цвета на моей груди. С этими крестиками мне предстоит ходить все последующие тридцать пять дней, и я хочу, чтобы они меня украшали, а не напоминали о больничных буднях.
Вспомнила о лиловой дезинфицирующей жидкости, которой недавно так лихо разрисовывал мое тело хирург, позвонила ему с вопросом: “Как считаете, можно?” “Не знаю, – задумчиво протянул он на том конце провода. – Сейчас подправите себе радиологические метки, а вдруг завтра выяснится, что Александру Владимировичу не нравится красный цвет?” И таким все это важным и серьезным голосом он произнес, что я даже не сразу поняла, что он просто надо мной смеется. Ну а когда поняла, то отправилась в аптеку за лиловой краской и дома перед зеркалом исправила цветовое недоразумение. Интересно, каково на восприятие облучение? Все говорят, что это не так страшно, как химия, но своя специфика, добавляют, в этом тоже есть.
