Михаил Хейфец - Путешествие из Дубровлага в Ермак
СССР все-таки превратился в современное индустриальное общество и — платит положенную цену.
"Хейфецу на день народження"
Уже перед этапом Коробкин стал мне доказывать, что он невиновен в позорной истории, когда на пересылке рецидивисты пытались "опустить" подброшенного на растерзание украинского национал-демократа Осадчего, а Коробкин, по рассказам, им помогал… Я не успел дослушать защитительной его речи — Васю увели на этап.
Оставшись один, занялся детальной ревизией "обысканных" бумаг: "Тогда считать мы стали раны, товарищей считать…" Что у меня конкретно слямзили?
Выписанные афоризмы Шамфора — ну, афоризмы для Зиненко, что червяк для иртышского чебака (еще в зоне он слямзил у меня афоризмы Ключевского). Капитан думает, что эти "мудрые мысли" написал я, что это — конспекты моих лагерных заметок (не так я прост, пан капитан!). А почему удалили первую страницу (!) из конспекта книги о Кромвеле или конспект статьи о "негритюде"? Потому что национальная тема — она и в Африке национальная тема?.. Изъяты все переводы с украинского языка(вообще все украинское вызывает у Зиненко хрюкающую ненависть). Еще на 17-й зоне он конфисковал с мотивировкой "Антисоветское стихотворение, содержащее клеветнические измышления против советского строя" перевод на украинский язык классического стихотворения Киплинга "If", сделанный Василем Стусом (так точно и было записано — изымали-то у меня…) Впрочем "клеветнической антисоветской", согласно протоколу, была книга Владимира Короленко "История моего современника" — видимо, нестерпимым показался капитану абзац классика о недопустимости подачи прошений о помиловании на Высочайшее имя в среде узников 19 века.
По-настоящему из потерянного я жалел только открытку — стихотворение, подаренное Миколой Руденко на день рождения. Конечно, я помнил его наизусть, а все ж жалко… Ну, стерпим. В привычке терять — наша сила.
Айрикян versus "Дубовлаг"
22 апреля, когда кончился мой официальный лагерный срок, объявляют:
— Хейфец на этап.
На выходе, на внешней стене, ловлю глазом надпись: "Айрикян. Увезли в Ереван 31.III". Значит, Паруйр выиграл совместную партию!
Айрикян — молод, горяч, красив: и ему скучно долго сидеть на одном лагерном месте.(Из его рассказов о первом сроке: "Отсидел на тройке — там вся зона сто метров на пятьдесят. Кончил срок, вышел — не могу смотреть вдаль. Разучился"). Время от времени он устраивает для себя развлекательные перерывы в виде поездок на допросы и "беседы" в Саранское, а то и Ереванское ГБ, а на этапах постоянно ищет "дырки в заборе", чтоб отправить послания и инструкции своей Национальной Объединенной партии.
Месяца три назад его привезли в нашу зону в лагтюрьму и…неожиданно перевели оттуда в лагерную амбулаторию — "подлечиться". Подобная "гуманность" настолько не в духе "товарищей", что все понимали — в прихожей амбулатории установлен "клоп". Что-то им важно узнать (тогда мы ничего не знали о взрыве в московском метро, устроенном армянскими националистами). Посему по сценарию Паруйра я провел с ним возле "клопа" несколько "исповедных" бесед. Долго и нудно упрекал армянских гебистов за их ошибки в предыдущем раунде переговоров с Айрикяном, объясняя, как бы им правильно требовалось проводить беседы. "И вот вам результат" — он едет в Ереван…
(Уже в Ермаке получил письмо от ссыльного члена НОП Размика Маркосяна: "Паруйра в тот раз увезли не в Ереван, а в Москву. Предлагали освободить, но с обязательным выездом за границу, что, как ты знаешь, его не устраивает". Действительно, Паруйр мне говорил: "Человек должен жить на родине: евреи в Израиле, а армяне в Армении. И я — тоже").
Финита ля "Дубровлаг"
На этапе из тюрьмы на станцию — натурально еду в "стакане". В общей камере разместили женщин, даже в "караулке" сидит хорошенькая молодая женщина с грудным ребенком на руках (потом выяснил — младенец чужой, она его взяла подержать на руках). Разговариваем сними через "жалюзи", молодух интересуют "короли" политических зон, и я выступаю агентом по "паблик рилейшнс" Эдуарда Кузнецова (тем успешнее, что никогда его не видел). В караулке москвичка с ребенком держится "королевой" блатных зон, и конвой ею покорен. Когда на станции конвой открыл дверь "караулки", она произнесла с интонацией интеллигентки из анекдотов:
— Извините, пожалуйста, будьте так добры, закройте, еще раз пожалуйста, дверь, нам дует.
Ошеломленный конвой ретировался без звука.
Узнав, что я — "политический", молоденький часовой стал расспрашивать: "Чего вы хотите?" Изложил ему "12 пунктов" Сергея Солдатова и впервые понял правоту теоретиков, разрабатывающих программы. Сам я не верю в исполнимость любых, до жизненного опыта намеченных схем, и по натуре — импровизатор-прагматик, но теперь — из того же жизненного опыта — понял: для пропаганды в массах четкая, логичная, короткая программа незаменима. Ее действительно хочет услышать рядовой человек, утомленный в быту рысканьем за "флаконами" и "пузырями", а в политике рысканьем от Сомали к Эфиопии, от Китая к США, от Хрущева к Брежневу… За полчаса стоянки в ожидании поезда я успел завоевать в солдате конвоя МВД вполне доброжелательного слушателя.
Наконец, прибыл состав со "столыпиным". Нас вывели из автозака на перрон. Дальнейшее — сфера видеоряда, а не словесного изображения. Представьте группу в семь женщин, одна с грудным младенцем на руках, поодаль от них небритый немолодой интеллигент с зэковским деревянным чемоданом и грязным рыжим рюкзаком. Напротив полукругом цепочка из одиннадцати солдат с автоматами "Калашников" наизготовку и…десять (sic! — я сосчитал) собак: две свирепые на вид кавказские овчарки, остальные — обычные восточноевропейские…
А на заднем плане видеоряда — бредут еле волочащие ноги нищенки, будто спрыгнувшие с картин Сурикова.
Команда: "Пошел!"
Тяжело взбираться с моими вещами в вагон. Обычно зэки — с малым мешочком, чтоб удобнее взбираться в автозаки или вагонзаки: едут либо из дома в тюрьму, либо из тюрьмы домой. Ни там — ни там ничего привезенного с собой не требуется (в тюрьме все домашнее "не положено", дома тюремное — не нужно). А я и не домой, и не в тюрьму — потому багажа много.
Ну, вот сейчас почувствовал: лагерь как таковой кончился. "Прощай, любимый лагерь", — как пели мы в пионерах.
Или — до свиданья, "Дубровлаг"?
Глава 3. 22 апреля — 6 мая 1978 г. Рузаевская пересыльная тюрьма — перекресток мордовских зон
В вагонзаке меня сунули в купе с "бытовиками".
