Наталия Будур - Гамсун. Мистерия жизни
Летом 1888 года Гамсун возвращается в Скандинавию.
* * *На корабле, плывущем в Данию, Гамсуна ждала неожиданная встреча.
Как известно, Гамсун всю жизнь был страстным игроком, а потому он не видел ничего зазорного скоротать время долгого путешествия на «Тингвалле» за игрой в карты.
За этим-то неблаговидным занятием на палубе его и застал «невысокий опрятный господин с бородкой и в золотых очках», вышедший из каюты первого класса.
Гамсун, на секунду отвлекшийся от карт, узнал в этом неодобрительно смотрящем на его картежную компанию господине профессора Андерсона и не преминул поздороваться с ним.
Профессор с трудом вспомнил своего протеже и растерялся: он считал, что Гамсун умер от чахотки в Норвегии.
Самого же Кнута эта встреча позабавила и дала повод похвастаться: когда Андерсон сказал ему, что с 1875 года «является послом Соединенных Штатов в Дании», он с гордостью поведал ему о своих наполеоновских планах завоевания скандинавского Парнаса. Ничтоже сумняшеся он, как о давно решенном деле, сообщил профессору, что едет к «своему издателю в Копенгагене», и даже предложил посмотреть свою рукопись «О духовной жизни современной Америки». Профессор в ужасе отказался – и напрасно: именно эта книга, наряду с «Голодом», и принесла Гамсуну известность.
«К несчастью, – пишет Туре Гамсун, – во время разговора профессор Андерсон обнаружил в петлице помятого сюртука Гамсуна черный бант.
– У вас траур? – вежливо осведомился он. – Умер кто-то из близких?
– Да нет, – спокойно ответил Кнут, – я просто ношу траур по пяти казненным анархистам».
Андерсон ничего на это не ответил, но «зарубку» себе на память сделал. По приезде в Данию, он немедленно известил власти об опасном анархисте Гамсуне, прибывшем в Копенгаген. За Кнутом было установлено негласное наблюдение, которое велось в течение нескольких месяцев днем и ночью.
Совершенно очевидно, что профессор не просто невзлюбил Гамсуна, а по-настоящему возненавидел его.
Он не только объявил его «политически неблагонадежным», но еще и связался со своим коллегой, норвежским консулом Раудером, и настойчиво рекомендовал ему не иметь никаких дел с Кнутом, а затем отказал самому молодому писателю в отправке писем в Америку через посольство (отправка писем через посольство была в то время обычным делом).
У нас есть основания предполагать, что причиной таких сильных чувств было неприятие Гамсуна как «неотесанной и наглой» личности (известно, что в людях, встречавшихся с ним, он пробуждал либо любовь, либо ненависть), а впоследствии – тривиальная зависть к его успехам.
В своей автобиографии, изданной в 1915 году, Андерсон так отзывается о творчестве Кнута Гамсуна: «В его книгах есть такие ужасные куски, написанные так грубо и неприлично, что их даже невозможно зачитать вслух, даже если в комнате одни только мужчины. Люди, подобные Гамсуну, – настоящий позор для страны, которая признает их».
Что ж, этот пассаж – лучшая иллюстрация русской пословицы «сам себя высек».
Глава шестая ДОЛГОЖДАННЫЙ УСПЕХ
«На пути в Копенгаген судно „Тингвалла“ целые сутки стояло в порту в Кристиании. Но Гамсун не сошел на берег, – пишет Туре Гамсун. – На этот раз он плыл в Копенгаген. Денег у него было не больше, чем перед отъездом отсюда, друзей, как и тогда, в городе не было; как и тогда, он всем был чужой. К тому же он дал себе клятву, что, пока не одержит победу, ноги его не будет в Кристиании. Но эти сутки в порту, этот добровольный карантин, помимо его воли высвободили в нем такие мощные силы, которые уже в ближайшие месяцы обеспечили ему победу.
Гамсун в одиночестве бродил по палубе, и, словно во сне, вставали перед ним знакомые серые очертания города, он не испытывал ни малейшей радости от свидания с ним, но и не малейшей горечи. Его одолевали воспоминания, но они уже были не такие мучительные и не причиняли прежней боли – все это было уже далеко от него.
...И тут к нему пришла будущая книга... Он открыл сумку и достал свои записи.
...Весь вечер он просидел на скамье на палубе – он работал, как в лихорадке... Это были еще сырые наброски, сделанные наспех, как попало. Но книга уже сложилась у него в голове, он уже знал дорогу» [53] .
Поэтому, приехав в Копенгаген, Кнут сразу же снял дешевую комнату и стал писать «Голод». Денег у него почти не было, время поджимало, а замысел книги просто жег его. Он писал и днем, и ночью, и удовлетворение от ощущения того, что пишет он хорошо, придавало ему сил.
Именно в это время у него родилась привычка писать в темноте, не зажигая света. В «Письме к немецкому переводчику» от 27 декабря 1908 года он поясняет:
...«Большая часть моих произведений была написана ночью, когда, заснув на пару часов, я иногда внезапно пробуждаюсь. Сознание ясное, и чувства мои обострены. Карандаш и бумага всегда лежат наготове, у кровати. Света я не зажигаю. Стоит мне ощутить этот хлынувший поток образов, как я тут же начинаю записывать в темноте. Это стало столь привычным, что для меня не составляет никакого труда расшифровывать утром свои записи.
Я не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто в моем сочинительстве есть что-то мистическое: то, что я сочиняю в темноте, по ночам, это всего-навсего привычка, которая сложилась в те годы, когда у меня не было возможности ночью зажигать свет и мне приходилось обходиться без него» [54] .
За короткое время Гамсун написал тридцать страниц. Теперь надо было показать их редактору. Денег у Кнута не оставалось. Правда, по приезде в Копенгаген он, по совету Виктора Нильссона, познакомился с редактором журнала «Ню Юрд» – «Новая земля» – господином Карлом Беренсом. При первой же встрече Беренс купил у Гамсуна статью о Кристофере Янсоне.
Кнут очень ценил сотрудничество с журналом, потому что был буквально поражен списком его авторов – Эдвард и Георг Брандесы, Август Стриндберг и Ула Ханссон.
Но вот «Голод» автор тем не менее решил предложить не в «Ню Юрд», а в газету «Политиккен». Дело в том, что газету возглавлял брат Георга Брандеса [55] , которым Гамсун всегда восхищался.
Эдвард Брандес [56] принял молодого писателя лично. Впоследствии эту встречу изобразил шведский писатель Аксель Лундегорд, которому о ней рассказал сам Брандес.
« – Сегодня ко мне в редакцию, – сказал Брандес, – приходил поговорить один норвежец. Само собой, он принес мне рукопись! Но меня, честно говоря, поначалу заинтересовал больше автор, чем его творение. Я редко когда встречал людей в таком жалком состоянии. Если бы только его одежда была в лохмотьях! Видели бы вы его лицо! Уж вы-то знаете, что я не сентиментален, но меня его лицо потрясло.
