Ханна Кралль - Успеть до Господа Бога
Бог-мой-дай-сил — обезуметь не совсем!
(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)
И отпуска нет на войне!
Для-нас-все-вздор — голод, жажда, длинный путь,
Но-нет-нет-нет — хуже, чем всегда одно —
Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог,
И отпуска нет на войне!
(Р. Киплинг, «Пыль», пер. А. Оношкович-Яцыны)Итак, пан Грабовский познакомился с Юреком в лагере харцеров, и когда тот приехал в Варшаву, то остановился у Грабовского на улице Подхоронжих. Все евреи, приезжавшие из Вильнюса в Варшаву, сначала заходили к Грабовскому; он шел с ними на базар купить что-нибудь подходящее из одежды. Тогда в моде были шапочки с небольшим козырьком, их называли «пышные», но они не годились: уж очень смешно подчеркивали длинный нос, поэтому Грабовский советовал надевать велосипедные кепи, можно и шляпы, но не в коем случае не эти «пышные». Грабовский старался поправить их манеры, даже походку (чтобы двигались без «еврейского акцента»).
В те дни пан Грабовский сделал интересное открытие: кто больше боялся, тот становился особенно некрасивым, черты лица обострялись; те, кто, наоборот, не боялся, — как, например, Вильнер, Анелевич, были по-настоящему красивыми, лица у них делались прекрасными.
Вильнер, представитель ЖОБ на арийской стороне, постоянно общался с Вацлавом и офицерами АК и часто, когда не мог взять все письма для гетто, он оставлял их у Грабовского или у босых кармелиток на улице Вольской: пистолеты, ножи, иногда тротил. (О роли Вильнера Грабовский узнал позже, после войны; в то время человек предпочитал знать как можно меньше, чтобы не выболтать на допросах.) У кармелиток тогда еще не было таких суровых предписаний, как теперь, и им разрешалось показывать свое лицо посторонним; Юрек, уставший от своих мешков, отдыхал у них на раскладушке за ширмой в приемной. В той самой приемной сижу и я, по одну сторону железной клетки, а мать настоятельница — в нише, в полумраке, по другую, и мы говорим с ней о переброске оружия для гетто, которая почти год шла через их монастырь. Спрашиваю настоятельницу: не было ли у нее каких-нибудь сомнений? Она не понимает.
— В таком месте, оружие?!
— Вы имеете в виду, что оружие служит для убийства людей? — спрашивает настоятельница.
Нет, она не думала об этом. Она думала только о том, что Юреку нужно оружие и что хорошо было бы, когда настанет последний час, чтобы он успел совершить акт покаяния и примириться с Богом. Она даже просила его обещать ей это сделать. И теперь она спрашивает меня, как я думаю, помнил ли он о своем обещании, когда выстрелил в себя там, в бункере, на Милой, восемнадцать.
Когда Юрек и его товарищи нашли применение оружию, небо над той частью города стало красным и отблески пламени доходили до сеней монастыря. Именно здесь, а не в часовне, собирались кармелитки каждый день и читали псалмы («Для Тебя, Боже, убивают нас каждый день, нас превратили в овец для заклания. Восстань, Господи, зачем спишь?»), и она молила Бога, чтобы Юрек принял свою смерть без страха.
Итак, Юрек собирал оружие, а пан Грабовский, со своей стороны, энергично помогал ему при покупке. Как-то он раздобыл пару сотен кило селитры и древесного угля для взрывчатки (все купил у Стефана Оскробы, владельца аптекарского магазина на площади Нарутовича), в другой раз — двести граммов цианистого калия для евреев на случай ареста. Цианистый калий был в виде маленьких кусочков серо-синего цвета; пан Хенрик решил испробовать его действие на коте. Наскреб немного порошка, посыпал на колбасу: кот сдох мгновенно, и поэтому пан Хенрик мог спокойно отдать яд Вильнеру — как всякий уважающий себя владелец лавки по продаже мяса и сала, он не мог предложить другу плохой товар.
Хенрик Сало (псевдоним пана Грабовского) и Юрек Вильнер были большими друзьями. Лежа вместе на сеннике (на кровати спала жена пана Грабовского с дочерью, а под кроватью лежали пакеты с ножами и гранатами), они часто беседовали. О том, что холодно, что хочется есть, что кругом убивают и что придется рисковать. «Что касается его ума, — вспоминает пан Хенрик, — то он был скорее философского склада, поэтомы мы много говорили о том, зачем все это, и вообще об общечеловеческих взглядах на жизнь».
Из тетради Юрека Вильнера:А через день — мы не встретимся боле
Через неделю — не станем здороваться
Через месяц — забудем друг друга
Через год — не узнаем друг друга
А нынче своим криком, словно крышку гроба
Я поднял ночь над черною рекою
Слушай — спаси меня
Слушай — люблю тебя
Слышишь — все позади
В начале марта 1943 года Юрек Вильнер попал в гестапо.
— Утром в тот день, — вспоминает адвокат Волинский, — я был у него на улице Вспульной, а в два часа немцы окружили дом и взяли его с бумагами и оружием.
У нас существовало неписаное правило: в случае ареста каждый был обязан молчать по крайней мере три дня. После, если и сломается, никто уже не будет иметь к нему претензий. Юрека пытали целый месяц, он никого не выдал, не сказал ничего о связях, об адресах, хотя и знал их немало и на нашей, и на арийской стороне.
В конце марта ему чудом удалось бежать, он вернулся в гетто, но уже не годился ни на какую работу: совсем не мог ходить, так как у него были отбиты ступни ног.
Фантастический побег, о котором рассказал Волинский, организовал своему другу Грабовский. Он разузнал, что Юрек содержится в Грохове, прокрался туда через болото, забрал Вильнера и отвез к себе домой.
У Юрека были отбиты ногти, почки, ступни — его пытали каждый день; ему удалось присоединиться к группе, приговоренной к расстрелу (чтобы поскорее все кончилось). Но вышло так, что группу эту отвезли в Грохов на работы, там его и нашел пан Хенрик.
Лечили его все — и пан Грабовский, и его жена; смазывали ногти какими-то мазями, но ногти сходили; давали разные порошки, после которых он писал голубым; наконец Юрек немного пришел в себя и заявил, что хочет вернуться в гетто. Пан Грабовский возражал: «Юрек, зачем тебе это, я увезу тебя в деревню…» Юрек ответил, что должен вернуться. Тот опять свое: «Я спрячу тебя надежно, вот увидишь, никто тебя там не найдет до конца войны…»
Они даже не простились. Когда товарищи Юрека пришли за ним, пана Хенрика не было дома. А когда началось восстание, пан Хенрик понял сразу: это конец Юрека. Что он не выйдет живым из той авантюры. Не из авантюры, конечно, а из трагедии, которая разыгралась.
И действительно, Юрек живым не вышел, а из последнего донесения ЖОБ можно понять, что именно он дал сигнал к самоубийству 8 мая в бункере на Милой, 18.
