Сергей Катканов - Стоит ли об этом
III
***
Лишь смотрю на тебя,
Не знаком я с тобой,
И, ещё не любя,
Я доволен судьбой,
Что не знаю совсем
О тебе ничего,
Что не ранишь ничем
Сердца ты моего.
Разлюбить, не любя,
Ты не сможешь меня,
И смотрю на тебя
Ничего не кляня.
***
Хочу влюбиться в твой белый локон,
Хочу забыться в хмелю жестоком.
Не надо чёрной — мечта пустая…
Отдамся вздорной, под лаской тая.
Любви кристальной пропьём блаженство.
Чем взгляд нахальный не совершенство?
Портрет
Ты смотришь хитро и игриво,
А через миг уж не узнать —
Умна, серьёзна, молчалива
И весела уже опять.
Ты лишь красива неизменно
И любишь, вечное дразня,
В душе ласкать попеременно
То нежность зорь, то мудрость дня.
Свободно к самому святому
Тебя пускаешь не тая,
Но улыбаешься любому —
Ничья, а значит не моя.
Ничья, как взгляд, что брошен в спину
Легко с тобой о всём забыть,
Но в красоте твоей — трясина
Я не хочу тебя любить.
IV
По направлению к полю
Поле давится ветром, а сзади,
В мёртвом холоде едких огней,
Точит трупы высотных громадин
Легион человечьих червей.
По утру из безжизненных трупов
Черви выползут, их не унять.
Встанет день равнодушно и тупо — Где–то там и уже без меня.
***
День минул, он как будто и не был.
Звёзды вбиты среди тишины.
На распахнутой скатерти неба
Расплескалося блюдо луны.
Эти звёзды так прочно забиты…
И луна расплескалась на век.
На земле, темнотою укрытой,
Для чего ты вообще человек?
***
Я надену на плечи вериги,
Буду жить по–монашески строго,
Но рука на листах святой книги
Чертит имя другого бога.
***
Если Бог в небе есть,
Значит нету меня.
Звёзд мне даже не счесть,
Вечность мне не объять.
Весь кошмар этих дней —
Только прихоть. Но чья?
Только снилась ты мне,
Но кому снился я?
Я — лишь муторный сон.
Чей, кого разбудишь?
Если я сотворён,
Значит незачем жить.
***
На сугробы легли синевато–глубокие тени,
Залит кровью заката зовущий домой горизонт.
Дом закрыт от меня неразрывной завесой мгновений,
И до боли понятно: не скоро опять повезёт.
И тоску не прогонишь ни чаем, ни сном, ни стихами.
Словно чёрт сел на грудь леденящий покой этих мест.
А вчера за двором на бескрайнее снежное знамя
Две тропинки легли, словно русский Андреевский крест.
1984, декабрь
Сильна, как смерть любовь
Из Библии
***Ну да, любовь сильна,
Но илом прошлых дней
Затянута она.
Зачем сейчас о ней?
Сейчас лишь грязь дорог,
Да в лужах первый снег,
А придорожный стог —
Единственный ночлег.
Сейчас лишь только ждать…
Неведомо чего.
Больничную кровать?
Безумья своего?
Стаканом водки крик
Обратно в глотку вбить?
Иль книгой среди книг
На полке век дожить?
Любовь сильна… Но как?
Куда наш путь земной?
Уж кончился табак…
Лишь прошлое со мной.
Беглый каторжник
Тот, кто сбросил колодки не ищет дорогу обратно.
По каким только стёжкам в ту ночь не носил меня бес.
Вдруг церквушка внезапно врезается в марев закатный,
Осеняя крестом не нуждавшийся в святости лес.
Запах дыма забыли давно эти мрачные ели.
Коль из леса с ножом, так бессмысленно даже кричать.
На чернеющий крест только волки оскалясь глядели,
Или те, кому лучше друг друга в лесах не встречать.
Не с лукавым — с волками скорей предстоит поединок.
И спасёшься не крестным знаменьем, а силой в руках.
Но ведь снился Христос, что распят на кресте из тропинок
На случайной опушке в бескрайних российских лесах.
1984
Суд над бандой четырех
Это было весной 1982 года, мы заканчивали первый курс, и с нами произошла история, весьма показательная во многих отношениях.
Филфак — девичий факультет, из 75-и студентов, принятых на первый курс, парней было только четверо, и на занятия по гражданской обороне мы ходили вчетвером, а девчонок тем временем учили на медсестер другие люди. Нам же в преподаватели достался отставной полковник морской авиации. Он любил приходить на занятия в своей слегка зловещей черной форме, и мы прозвали его «черный полковник».
Черный полковник был человеком на редкость тупым, но полковничьи погоны сообщили ему высочайшее представление о самом себе, и к нам он обращался всегда очень надменно и свысока, с глубокомысленным видом изрекая таки благоглупости, что мы просто давились от смеха, а порою так и не сильно старались скрывать, что нам от него смешно. Соответственно, полковник нас не любил. Для него, заматеревшего в условиях беспрекословного подчинения, было невыносимо то, что какие–то щенки над ним чуть ли не открыто потешаются, а он ни чего не может им сделать.
И вот однажды, на очередном занятии по гражданской обороне, двое из нас, самые младшие, расшутились не на шутку. Полковник дал нам самостоятельную работу и мало обращал на нас внимания. А зря. Эти двое принялись писать не в тетради, а на парте, всю её разрисовав разнообразными антисоветскими лозунгами. Помню, например, такие: «Долой советские оккупационные войска из Афганистана». «А. Хейг: есть вещи поважнее мира» (Хейг был в те годы госсекретарем США) Парту также украсили крупные названия польских свободных профсоюзов «КОС-КОР» и «Солидарность», которые тогда стали активными борцами с коммунистической системой в Польше. Ещё была надпись: «Смерть Ярузельскому» (Генерала Ярузельского Москва тогда поставила во главе Польши для укрепления коммунистической системы и борьбы со свободными профсоюзами.)
