Владимир Владмели - Приметы и религия в жизни А. С. Пушкина
Это было уже подобием настоящей жизни, но оставаясь рядовым, Голицын с горечью чувствовал зависимость своего положения. Только когда его произвели в прапорщики, он смог вздохнуть полной грудью. Он помчался к портному и заказал себе офицерский мундир, а на следующий день долго вертелся перед зеркалом, примеривая его. Вскоре волна радости прошла и, воспользовавшись удобным случаем, Валериан Михайлович подал в отставку.
Наконец, после 14 лет ссылки он мог дать волю аристократическим привычкам своей юности. Голицын выписал из Европы карету и разъезжал в ней, получая удовольствие уже от того, что мог позволить себе такую роскошь. В 1841 году он женился и поселился в небольшом селе Тульской губернии. Там в деревенской глуши супруги вели светский образ жизни: Голицын всегда выходил к столу тщательно выбритый, благоухающий французскими духами и одетый по последней парижской моде. Годы жестокого унижения оставили незаживающий след в его душе: аристократизм его принял болезненные формы. Он очень любил, когда его называли князем, требовал чтобы лакей носил ливрею, вышитую золотом, а в минуты плохого настроения даже о Романовых говорил как о выскочках.
В 1859 году он унаследовал огромные, запущенные имения дальнего родственника и принялся энергично наводить в них порядок. Но увидеть результаты своего труда ему не довелось: в одном из имений он заболел холерой и скоропостижно умер.
Казнь
После разгрома мятежных войск 14 декабря Николай I создал Тайный Комитет для расследования заговора. В него вошли сановники государства, которые прекрасно знали, что император хотел примерно наказать виновных. Николая не могли остановить самые жестокие меры. «Если бы явилась необходимость, – говорил он шведскому послу, – я приказал бы арестовать половину нации ради того, чтобы другая половина осталась незараженной». Члены Тайного Комитета в течении полугода допрашивали бунтовщиков. Они нашли очень хороший повод для расправы – «умысел на цареубийство». При этом их совершенно не интересовала программа переустройства России, ради которой и было поднято восстание. В специальном «донесении», написанном для Николая I, члены Комитета даже не упомянули о ней, но зато подробно описали где, кто и когда хотел истребить царскую фамилию. Об объективности записки свидетельствует особое приложение, в котором говорилось, что «комиссия старалась не упоминать об обстоятельствах, кои сделавшись известными, могли бы обратиться в орудие зложелательства, дать повод к неосновательным толкам или быть причиною какого-либо волнения в умах».
«Донесение» было одобрено императором и опубликовано во всех газетах. Разумеется без приложений, а тем более без особых. Затем Николай издал манифест об учреждении Верховного уголовного суда, в состав которого вошли 73 человека от трех сословий. Такой представительный суд должен был показать общенародный характер процесса над бунтовщиками. Господ судей ничуть не смущало, что они нарушили законный порядок и вместо открытого заседания с обвинителем, присяжными и судьей, каждому из подсудимых предлагали подписать три вопросных пункта. Не смущало это и Николая I, хотя он разыгрывал из себя великодушного гражданина, который вынужден подчиниться высшей государственной необходимости. В результате во «всеподданнейшем докладе» был вынесен приговор, по которому 122 виновных были разделены на 11 разрядов, а пятеро «по особому свойству и важности их злодеяний» поставлены вне разрядов. Эти пятеро приговаривались к четвертованию, 31 бунтовщик первого разряда – к смертной казни отсечением головы, остальные – к лишению чинов и дворянства и различным срокам каторги.
Николай I не упустил возможности проявить милосердие и подписал специальный указ, в котором смертная казнь осужденным по первому разряду заменялась вечной каторгой. Остальным немного уменьшались сроки наказания. Относительно главных преступников государь заявил министру юстиции «что если неизбежная смертная казнь кому и подлежать будет, он сам её не утвердит, а уполномочит Верховный уголовный суд». А дабы судьи не дай Бог не ошиблись в выборе казни «какая сим преступникам судом определена быть может, государь император повелеть соизволил предварить Верховный суд, что его величество никак не соизволяет не только на четвертование, яко казнь мучительную, но и на расстреляние, как казнь одним воинским преступлениям свойственную, ни даже на простое отсечение головы, и, словом, ни на какую казнь с пролитием крови сопряженную». Получив такие директивы, Верховный уголовный суд на заседании 11 июля избрал повешение.
На следующий день в полном составе суд собрался в Сенате и после молитвы отправился в Петропавловскую крепость. Два жандармских эскадрона сопровождали судей до комендантского дома, а там все уже было готово к торжественной церемонии. За столами, покрытыми красным сукном – министр юстиции, митрополит, все члены Государственного совета, генералы и сенаторы. И все одеты как на парад. Когда судьи присоединились к присутствующим, служители открыли казематы и провели заключенных через задний двор в дом коменданта.
Впервые после долгой разлуки декабристы увидели друг друга. Многие настолько изменились, что узнать их можно было с большим трудом, но они все равно были счастливы: ведь они опять вместе, без цепей. А когда рядом товарищ, ничего не страшно. Раздался радостный смех, некоторые стали обниматься, посыпались вопросы: ведь никто из них толком ничего не знал. Не догадывались они даже и о том, что суд над ними уже состоялся. Их духовный пастырь – протоиерей Петропавловской крепости Петр Мысловский убеждал их, что несмотря на суровый приговор, в последний момент царь всех помилует. И такие слухи усиленно распространялись в обществе. Говорили, что Николай I подписывал приговор с искренним горем и будто бы восклицал при этом: «Каких людей Россия теряет, превосходных, умных, увлекшихся духом времени. Я не могу этого допустить. В своей конфирмации я удивлю всех своих милосердием». (конфирмация – утверждение приговора суда)
Когда все собрались и немного успокоились, обер-секретарь стал читать приговор и конфирмацию. А между тем члены Верховного уголовного суда смотрели на декабристов как на диковинных животных, с плохо скрываемым любопытством, без малейшего сострадания. Некоторые даже наводили лорнеты, чтобы увидеть страх и отчаяние. Напрасно. На лицах злоумышленников не было и тени испуга. А ведь в соседней комнате стояли лекарь и два цирюльника, готовые придти на помощь в любой момент. Но ни им, ни Мысловскому не понадобилось проявлять свое человеколюбие. Все осужденные достойно встретили приговор. А подполковник Лунин, обведя вызывающим взглядом толпу сенаторов, с которыми он был знаком до суда, во всеуслышание хмыкнул и закрутил усы. Он подумал: «Людей можно убить, а их идеи – никогда».
