Дмитрий Жуков - Русские писатели XVII века
— Полезай, батюшко, я над тобой сяду, как придут тебя искать к нам.
Выручил протопопа вернувшийся из Москвы архиепископ Симеон. Бросилась владыке в ноги одна девка, жаловалась на своего отца и на Струну. Она и ее мать «подали челобитную Струне — жена на мужа, а дочь на отца, что тот мужик дочь свою насильствовал. И он, вор, сделал по неправде». Мужик дал Струне полтину, и дьяк мужика оправдал, а жену и дочь велел бить без пощады. Архиерей приказал привести мужика, который на очной ставке во всем сознался.
Пришла очередь отдуваться жадному дьяку. Посадили его в хлебню на цепь. Архиепископ велел «сыскать в правду приказному Григорью Черткову и протопопу с соборяны». Но Струна не стал ждать разбирательства. Просидев сутки, он с цепью ушел в город к воеводам и крикнул «слово и дело государево» на Аввакума.
Как бы воевода Хилков ни относился к протопопу, он обязан был дать делу ход. Даже хозяин терял власть над холопом, если тот выступал доносчиком. Со Струны сняли цепь и приставили к нему сына боярского Петра Бекетова.
Того самого Бекетова, землепроходца и казачьего голову, о котором слыхал Аввакум по пути в Тобольск. Старый вояка недавно вернулся из похода и собирался совсем на покой, благо у него в Тобольске был свой дом и хозяйство крепкое. Ходил он по приказу енисейского воеводы Пашкова в Даурию на разведку, поставил на реке Шилке у Нерчи острожок, хлеб посеял, да тунгусы восстали, все порушили, пожгли, лошадей угнали. Пришлось уходить на Амур, а уж оттуда возвращаться на запад.
Не один из нынешних забайкальских городов чтит имя своего основателя Петра Бекетова. Его же казаки срубили несколько домков у слияния рек Ингоды и Читы, «Ингодинское зимовье», положив начало городу Чите.
Не довелось отдохнуть Бекетову на старости лет…
Архиепископ Симеон был зол на Струну — в архиерейском Софийском доме «воровства и краж объявилося много». Посоветовавшись с Аввакумом, архиерей 4 марта 1655 года в соборе торжественно предал Струну анафеме «за вину кровосмешения».
Такая строгая кара вызвала возмущение. За «слово и дело», мол, мстят церковники. Петр Бекетов прямо в церкви стал бранить архиерея и протопопа. Накричал, разволновался и поспешил домой, чтобы сообщить Струне об анафеме.
И по пути вдруг упал и умер.
Симеон с Аввакумом в своем неистовстве уже не могли остановиться. Тело умершего без церковного покаяния Петра Бекетова они приказали среди улицы собакам бросить. Три дня молились, чтобы «в день века отпустилось ему», а потом разрешили погрести останки.
Долго потом грызла совесть Аввакума за этот трагический случай. «Еще же и душе моей горе тут есть… Полно тово плачевнова дела говорить»[11].
Струну передали другому приставу, и сыск «по слову и делу» продолжался. В чем же обвинил дьяк Аввакума, метя заодно и в покровительствовавшего протопопу владыку?
Четырежды спасали архиерей и воевода от изветов Аввакума, а на пятый раз не смогли. Слишком часто выступал протопоп на людях против Никона. Слишком часто называл патриарха еретиком и обвинял в церковном расколе. Кричал, подобно Неронову, что три пагубы за это будет Руси: мор, меч и разделение.
От Симеона и из грамоток, что присылали москвичи, знал он все последние события.
Еще Аввакум был в Москве, когда царь Алексей Михайлович, готовясь к войне с поляками за исконные русские земли, сделал смотр войску. А осенью объявил в Успенском соборе: «Мы, великий государь… посоветовавшись с отцом своим, с великим государем, святейшим Никоном, патриархом… приговорили и изволили идти на недруга своего, польского короля…»
На следующий год царь, благословленный патриархом, ушел в великий поход, оставив дела московские на Никона. Поход был успешный — взяты Смоленск и десятки других городов, но из Москвы пришли тревожные вести. Начала там свирепствовать моровая язва. Мор косил людей тысячами, и у самого Аввакума в Москве скончались два брата, перемерли их жены и дети. Многих родственников и друзей потерял Аввакум.
Вот оно, наказание за Никоново самоуправство. Первое сбылось. Сам Никон с царским семейством выехал из столицы. Христиан на Москве все меньше остается. Пришел народ к Успенскому собору, принесли икону — «спас нерукотворенный, лице и образ соскребены». А скребли образ по патриархову указу.
В народе ропот:
— На всех теперь гнев божий за такое поругание…
— Во всем виноват патриарх, держит он ведомого еретика старца Арсения, дал ему волю, велел ему быть у справки печатных книг, и тот чернец много книг перепортил.
— Патриарху пристойно было быть в Москве и молиться за православных христиан, а он Москву покинул, и попы, смотря на него, многие от приходских церквей разбежались…
Архиепископ Симеон про собор рассказывал. Никон открыл собор речью, сослался на деяния константинопольского собора об учреждении в России патриаршества, где заповедывалось пастырям истреблять все новины церковные. Задним числом он потребовал от архиереев утвердить свою реформу, почитая ее возвратом на старое. Зачитывали книги, правленные Арсением Греком. Симеон Тобольский, Макарий Новгородский и другие были против правки. Но они помнили судьбу ревнителей благочестия и… промолчали.
Один епископ коломенский Павел возвысил голос против, так его сослали сперва на Онежское озеро, а потом на Хутынский хутор около Новгорода, куда явились слуги Никона «и убиша его до смерти, и тако его сожгоша огнем по никонову велению».
А в то самое время, когда разгорелось дело с дьяком Струной, в Москве открылся новый собор. Приехали за милостыней антиохийский патриарх Макарий и сербский Гавриил. Попросил их Никон во время торжественного богослужения подтвердить, что на Востоке крестятся тремя перстами. Те рады угодить Никону. В храме тогда были сам царь, бояре, народу тьма. Никон стал говорить поучение против новых икон «франкского письма», то есть писанных по образцам западных картин. И в этом он полностью смыкался с гонимыми им ревнителями. Народ уже возмущался во время мора тем, что отбирали и соскребали эти иконы. Но Никон настоял на своем и заставил восточных патриархов предать анафеме и отлучить от церкви тех, кто станет писать такие образа и держать их у себя в доме.
Никон поднимал иконы одну за другой и говорил: «Эта икона из дома вельможи такого-то, сына такого-то» — и бросал с силой о железные плиты пола. Разбитые иконы он приказал сжечь. Тут не вытерпел царь, подошел и тихим голосом попросил патриарха: «Нет, отче, не сожигай их, но пусть их зароют в землю».
Поведение Никона с трудом поддается объяснению. Кажется, что он движим одной гордыней, что главная его цель — лишь утвердить свою власть. Честолюбие его часто сбивается на тщеславие.
