Василий Козаченко - Белое пятно
- Представь себе... - наконец произнес он тихо.
И сразу же коротко приказал: - Хватит! Нечего тянуть кота за хвост! Обыщите его... и как можно тщательнее.
Потом сразу куда-то исчез. Растворился в темноте, будто его и не было.
Левко снова остался один. Долго сидел просто так, ни о чем не думая, прибитый и оглушенный. Потом подумал: неужели это правда? Неужели их могли сбросить так далеко и так неточно? Если только это правда, тогда... и надеяться напрасно! Он, разведчик, поверил, как дурак, какой-то девчушке, ничего у нее даже не переспросив. А вот все другие, совершенно неопытные, не разведчики, конечно же сориентировались правильно.
Да и на этот Солдатский поселок ни один из них не натолкнулся... Сориентировались как следует и направились в настоящий Каменский лес, к настоящему Сорочьему озеру. Это не важно, что далеко. Все равно дойдут.
Всегда дойдут, когда знают точно, куда именно нужно идти. А он... Никто, вероятно, из них даже и не догадывается, что... "Хватит!.. Тянуть дальше нечего! Обыскать!
И как можно тщательнее!" Обыскать! Мама родная!
А "справка"! Если и есть еще хоть какая-нибудь капелька надежды, то... Обыщут, найдут удостоверение шахтипского полицая, и... чем он им тогда докажет? Как они после того ему поверят?.. Уничтожить! Немедленно и как можно осторожнее уничтожить!
Стараясь скрывать каждое движение, заложил правую руку за борт стеганки, указательным пальцем, нащупал в потайном карманчике проклятую бумажонку, поддельный документ, который должен был бы в других условиях спасти его, а теперь вот... Зажал его двумя пальцами. Потянул потихоньку. Вытащил. Опустил руку с бумажкой на колени. Подвинул осторожно к правой левую руку. Взял обеими. Р-р-раз! Рванул... И в тот же миг что-то юркое и упругое, что-то темное метнулось от стены и тяжело упало ему сразу на грудь, на руки и на колени.
- Ух ты, гад! - пригрозил молодой, знакомый уже голос щуплого.
Так произошло непоправимое. И теперь уже все, теперь конец! Спасти его может только чудо. Но чудес, как известно, не бывает...
Его обыскали. Теперь уже действительно отобрали все подчистую. Оставили в одной рубашке и штанах.
Отобрали и часы, которые указывали в ту минуту ровно половину пятого утра или вечера неизвестно какого дня.
Фитиль в лампе подкрутили, в погребе стало хорошо видно. Хотя он все равно никого из них не увидел. Ибо тот, Подвижный, приказал стать лицом к стене и не оглядываться. Предупреждение было излишним. Левко и сам уже не интересовался никем и ничем. Он стал теперь абсолютно равнодушен ко всему на свете. Весь мир был на одной стороне, а он, Левко Невкыпилый, на другой.
Он еще что-то вспоминает, прощается с родными, товарищами и знакомыми. Прощается с землей и небом, облаками и травами, солнцем и луной. Со веем-веем, о чем успел узнать и что успел увидеть в свои, оказывается такие короткие, двадцать лет. Он думает обо всем, что еще стоит у него перед глазами, но для него уже недостижимое, далекое и равнодушное к нему. Он теперь один-одинешенек во всем мире, один на один со своим огромным одиночеством. Вот получается как! Выходит, в твою последнюю, в твою смертную минуту остаешься ты с самим собой! Все еще словно бы рядом, возле тебя, но уже будто за толстой, непроницаемой стеной прозрачного стекла... Ты один. Этот миг ты должен пережить, эту грань перейти лишь самдруг. Никто этого с тобой не разделит и не переживет, хотя тех, кто рад был бы своей грудью защитить тебя от смерти, нашлось бы немало... И в этом одиночестве, которое чувствуешь с глазу на глаз со смертью, и таится то, что люди называют страхом. Великим страхом...
И все же Левко не должен, не может, не имеет права поддаваться страху! Он не смеет выказать его перед ними... Пускай эти хлопцы - свои люди, к которым он спустился на парашюте, чтобы оказать им помощь, пускай они все же подумают о нем хорошо, как о смелом, мужественном человеке! Пускай даже не теперь, пусть вспомнят тогда, когда все выяснится, когда узнают о том, что он, Левко, в самом деле свой!
Но, в конце концов, "страх вовсе не в опасности, он в нас самих...". Левко вычитал это когда-то у Стендаля, и фраза засела у него в голове. "В нас самих..." А если в нас самих, то, выходит, мы сами можем его и преодолеть! Конечно, не бояться смерти - очень высокое искусство, и владеет им далеко не каждый. И менее всего самые большие жизнелюбы. К сожалению, очень часто открывается оно именно перед тем, кто уже не дорожит жизнью. Или вот как и ему, старшине Левку Невкыпилому, постигшему неизбежность, окончательную, неотвратимую свою обреченность. Ну что же, спасибо, что оно, это искусство, открывается - собственно, уже открылось! - ему хотя бы и таким вот образом!
Ему заламывают руки назад и снова крепко связывают. Кто-то там берет конец веревки и слегка дергает.
Левку кажется, что это может быть тот высокий, с глуховатым баском.
Подвижный спрашивает, не хочет ли он в последний раз что-нибудь сказать.
- Я хочу, чтобы вы запомнили: я советский парашютист. Моя фамилия Невкыпилый Лев Никанорович.
Отец - Никанор Петрович, до войны жил...
- А что-нибудь другое ты не хочешь сказать? - прерывает его голос Подвижного. - Правда могла бы еще кое-что изменить: кто послал? Кто выдает вам подпольщиков? Кого и чего искал ты здесь?
- Нет... все... - тихо подытоживает Левко.
- Тогда действительно все!.. Слушать приказ, не оглядываться... Ведите!
Оказывается, ведут его вовсе не по тем ступенькам, которые все время маячили перед его глазами, поднимаясь куда-то вверх, в темноту. Перед ним чья-то нога отодвигает снопик соломы, и в полу у самой стены открывается узенький, освещенный снизу слабеньким лучом лаз.
Высокий (а это, оказывается, в самом деле он) слегка дергает за веревку и толкает Левка в плечо:
- Давай... Ногами вперед. Туда, вниз.
Левко осторожно, послушно опускает в лаз левую ногу, нащупывает ступеньку и тогда уже смелее ставит рядом с левой и правую. Ага! Так вот какое дело! Вот где, выходит, они скрывались! Хотя могли прятаться и там, в темной глубине верхних ступенек.
Ступенька за ступенькой по узкой шели (в одну стену упираешься спиной, а противоположной касаешься носом) протискивается Левко куда-то вниз, в какое-то подземное царство.
На глубине человеческого роста, внизу, еле-еле освещенный, теряется в сумраке настоящий подземный ход.
Этакая узенькая пещера, вдоль которой, согнувшись почти вдвое, может пройти человек. Шагов через десять в неглубокой нише - лампа, источник того слабого луча.
- Вперед! - командует глуховатый басок.
Левко продвигается, сгорбившись, вдоль стены. Путешествие это для него особенно тяжкое, даже унизительное. И бесконечно длинное. Хотя успел он сделать не более двадцати шагов. Под ногами скользко. Чем дальше, тем все ощутимее. Склизкое болотце, слякоть, потом вода... Впереди серое светлое пятно.
