Всеволод Кочетов - Предместье
- Это вы, наверно, про петуха, Яков Филиппович? Ну и петух же!.. Варенька оживилась, и Долинину снова пришлось выслушивать описание выдающихся статей певуна отыскавшейся тетки Терентьева.
К шуму, к возгласам колхозниц Долинин прислушивался с радостью. Все это было ему так знакомо, так живо переносило его к прежним дням, что на минуту он позабыл и о войне, и о том, что большая часть района еще у немцев, что в этом крохотном помещеньице уместились почти все силы, с которыми он собирался выполнять важное задание партии.
К действительности его вернул голос Маргариты Николаевны. Открыв собрание, она коротко, но со свойственной ей правдивостью и резкостью рассказала о тех трудностях, которые ждут колхоз впереди. Она ничего не утаивала, ничего не приукрашивала, говорила просто, будто размышляла вслух. И Долинин не удивился шумным аплодисментам Маргарите Николаевне, он тоже ей аплодировал. Он радовался той горячности, с какой собрание обсуждало общественные дела. "За такую активность прежде приходилось бороться", думал секретарь райкома. Ему хорошо помнилась бригадир из Коврино - Анна Копылова. Бывало, слова из нее не вытянешь на собрании. Сейчас говорит, волнуется. Говорят и Лукерья Касаткина, и то и дело срывающийся с баска Леонид Андреич...
После прений начались выборы. Председателем правления негласно избрали Маргариту Николаевну.
- Оправдает! - кричала Лукерья.
Потом назначили бригадиров; бригадиром-полеводом поставили Анну Копылову.
Долинин согласился на просьбу Вареньки освободить ее окончательно от райкомовских дел и отпустить в колхоз. Тут Вареньку утвердили заведующей животноводческой фермой.
Маргарита Николаевна хотела было закрывать собрание, но тут вспомнила, что колхоз надо все-таки как-то назвать, не быть же ему безымянному.
- Утвердим старое или хотите новое? - спросила она у собравшихся.
Призадумались на минуту. Нет, пожалуй, старое, воспроизведенное когда-то от названия деревни - "Овцын берег", уже не годилось. Требовалось новое, боевое, соответствующее времени и обстановке.
- "Смерть немцу!" - предложила Анна Копылова, настрадавшаяся за зиму в землянке.
- Это работать так надо, чтобы смерть ему была, - возразила болотинская звеньевая Анастасия Кукушкина. - А название, что ж? Кончится война, опять переименовывайся? Надо такое, чтобы навечно.
Предлагали названия "Месть", "Разгром", "За полную победу" и много всяких других, которые так или иначе отражали настроения и чувства колхозников. И вдруг всегда молчаливый пчелиный дед Степаныч произнес вполголоса:
- А вот если, скажем, "Возрождение"?
Название понравилось и было принято.
5
МТС Цымбала работала вовсю. Один за другим тракторы выходили из ремонта.
Но сам их выход в поле еще не решал судьбу посевной. Молодые трактористы технику знали слабо, машины у них больше простаивали, чем работали, и пахота продвигалась медленно. Цымбал только и делал весь день, что бегал из края в край по полям: пока налаживал одну машину, останавливалась другая.
Иной раз он не выдерживал напряжения, садился на первый попавшийся пригорок, но это не было отдыхом - тревожные думы о жене захватывали его в такие минуты, он начинал жалеть, что все-таки не ушел с партизанами, дал уговорить себя остаться. И может быть, хорошо, что вскоре же его окликал кто-нибудь из трактористов, не зная, как устранить очередную неполадку, надо было снова бежать к трактору, помогать Ване, Пете или Мише; чем было меньше свободного времени, тем лучше, тем дальше была неизвестность, тем реже беспокоилось и тосковало сердце.
Посевная затягивалась. Неимоверно долго сеяли овсы и горох; с трудом подготовили несколько гектаров пашни под картофель и овощи, и то благодаря только юному бригадиру Леониду Андреевичу, в руках которого машина вела себя без особых капризов, да Тихону Козыреву, до удивления быстро научившемуся водить трактор. Эти двое несли на себе главную тяжесть весенней вспашки. Друг Козырева - Бровкин - за дело тракториста и не брался. Он обычно шагал за плугом по борозде и, если случалась заминка, помогал товарищу ее устранять. Он был как бы участковым механиком
Время шло. Козыреву и Бровкину, которым Лукомцев один раз продлил срок пребывания в колхозе на неделю, надо было возвращаться в дивизию. Цымбал снова должен был задумываться, где же искать мало-мальски опытных трактористов.
И снова на помощь ему пришел Долинин. Секретарь послал на пахоту шоферов - своего Ползункова и пресняковского Казанкова.
Ползункова Долинин отправил в МТС в порядке наказания. И было за что его наказывать. Директор кирпичного завода рассказал на днях Долинину о том, что с осени хранит немного картофеля на семена. Долинин поинтересовался, много ли у него таких запасов; оказалось, что очень мало; и еще выяснилось, что Ползунков дважды приходил зимой на завод и брал там то пять, то шесть килограммов картошки. "Ну как не дать? - сказал директор. - Как-никак ваш шофер, Яков Филиппович..."
Всегда ровный, Долинин на этот раз буквально разъярился. Он вызвал Ползункова и зло накричал на него. Шофер не возражал не протестовал, стоял перед ним угрюмо и молча. И только, когда Долинин, уже несколько поостынув, чтобы пообразнее втолковать своему подчиненному всю тяжесть его проступка, заговорил о том что если каждый во имя своего брюха начнет тащить с заводов, с фабрик, из колхозов и совхозов все, что ему приглянется, то так можно государство разграбить. Ползунков не выдержал.
- Винюсь, Яков Филиппович, - сказал он хмуро, - но иначе не мог. Ей-богу, не мог. Да что вы из меня душу тянете! - вдруг повысил он голос. Наказать хотите - наказывайте. Только иначе я не мог, опять вам говорю. Что мне, легко, что ли, было смотреть, когда вы мотались, мотались по району, а спать не евши ложились! Пошел да и принес картошки, а вам соврал, что на бензин выменял. А во второй раз я ее брал, когда товарищ Солдатов к нам приходил. Вы еще можете мне не одно дело пришить: капусты я ведро в райпотребсоюзе выпросил, лук от цинги добывал.
Долинин в растерянности смотрел на взволнованного Ползункова. Да, да, было так. Было, что зимними вечерами шофер сам никому не доверяя, время от времени варил для него, Долинина кислые щи, жарил лук с хлебом, приносил свиные кости, из которых получался неплохой бульон, и всегда выдумывал при это какие-то замысловатые истории, чтобы объяснить, откуда он это все берет. Долинину тогда объяснения Ползункова казались вполне правдоподобными, и если и вызывали подозрения, то самые легкие.
Полнейшее смятение чувств испытал он сейчас, узнав наконец истинную правду. Первым его движением было пожать руку своему скрытному товарищу. Растроганный неожиданной сценой, Ползунков только бормотал: "Каждый бы так на моем месте, Яков Филиппович... А как же иначе?.. Что вы, ей-богу!.."
