Павел Фокин - Маяковский без глянца
Теория литературы и социология.
3. Давно ли Вы собираете свою библиотеку?
Всегда имели книгу. <…>
6. Ваше отношение к собирательству книг?
Хорошо, если нужны для работы. Коллекция неразрезанных книг отвратительна.
7. Книги и Ваша литературная работа?
Иногда книга помогает мне, иногда я – книге.
Василий Абгарович Катанян:
Удивительный книговорот <…> представляла собой эта библиотека. Книги появлялись, разрезались, читались, перекочевывали с ночного столика на полки, уступали свое место другим, меняли соседей, снова возникали на столе, дарились тем, кому они были нужны, некоторые уходили к букинистам, но вместо них каждый день появлялись новые и новые и начинали свою беспокойную жизнь в этом доме. Их было все больше и больше, они уже выпирали из тесных комнатушек, где мебель нужно было заказывать по мерке, потому что ничего не влезало. В конце концов они распространились и на холодную лестницу. Зимой Осип Максимович надевал шубу, снимал большой висячий замок, запиравший скрипучий шкаф, и устраивал на поселение новых жильцов, а кое-какие старые въезжали обратно в теплую квартиру.
Николай Павлович Смирнов-Сокольский (1898–1962), актер, библиофил и библиограф:
Мне в те дни посчастливилось, и я приобрел у одного старого библиографа его довольно значительную коллекцию альманахов и сборников XVIII и XIX столетий… За столом разговор некоторое время вертелся вокруг этой моей находки. Единомышленников по книжному собирательству не было, ни одного, и все «испытанные остряки», во главе с самим Владимиром Владимировичем, подтрунивали над моей «страстишкой», называли меня «старьевщиком», «шурум-бурумщиком» и так далее. Поэт громогласно процитировал самого себя:
Ненавижу всяческую мертвечину –
Обожаю всяческую жизнь!..
Мне с Маяковским было по дороге, но в пути он предупредил меня, что идет прямо ко мне.
– Зачем, Владимир Владимирович? Четвертый час ночи!
– А вот посмотрю, что за дрянь вы там накупили…
Зашли в номер. Альманахи и сборники были разложены у меня корешками вверх на огромном диване, на креслах, на полу. <…> Удивленный до крайности, я подсел к Владимиру Владимировичу и в ту же минуту имел удовольствие убедиться, что его знаменитое «Ненавижу всяческую мертвечину» – к старой русской книге, к ее творцам и создателям никакого отношения не имеет. Он не только уважал и любил старую книгу, но, что гораздо важнее, хорошо ее знал.
Об имеющихся у меня альманахах и сборниках, об участвовавших в них поэтах и писателях он рассказал мне больше, чем знали многие специалисты.
Николай Николаевич Асеев. В записи Григория Израилевича Полякова:
Ранее читал очень много, после того как началась творческая деятельность, кроме текущей литературы читал только то, что было необходимо для его творческой деятельности. Из современной литературы только поэзию.
Владимир Владимирович Маяковский. Из интервью газете «Прагер Пресс»:
А проза? Ну, по нашему мнению, все жанры прозы могут быть заменены мемуарной литературой. Возврат к Толстому – вещь невозможная. Наш сегодняшний Толстой – это газета.
Лили Юрьевна Брик:
Трудно сказать, какой прозой увлекался Маяковский. Он любил Достоевского. Часами мог слушать Чехова, Гоголя. Одной из самых близких ему книг была «Что делать?» Чернышевского. Он постоянно возвращался к ней. Жизнь, описанная в ней, перекликалась с нашей. Маяковский как бы советовался с Чернышевским о своих личных делах, находил в нем поддержку.
Наталья Александровна Брюханенко:
Каждый день с утра Маяковский прочитывал все газеты, просматривал последние журналы.
Корнелий Люцианович Зелинский:
Один предмет поглощал его в жизни всего целиком. О нем он думал беспрерывно. Он вспоминал о нем всегда, точно очнувшись, когда молчал на каком-нибудь собрании или грохотал на своих вечерах, острил или грустил. Этот предмет вряд ли можно назвать одним словом «политика». Это подобно расширяющейся вселенной. За политикой следовала мысль о человеке; за человеком – мысль о человечестве; за человечеством – мысль о добре и красоте бытия. Но первое острие, которое направлял он на все: на стихотворение, на человека, на событие, – это было политическое острие. С политической точки зрения Маяковский оценивал все.
И здесь никаких компромиссов. Никаких!
Лили Юрьевна Брик. В записи Григория Израилевича Полякова:
Интересы М., как художественные, так и личные, шли в основном по линии социальной. М. интересовали только люди и установление связи между собой и людьми. Этим объясняется его равнодушие к природе, при очень большом интересе к жизни города, к населяющим его людям и учреждениям.
Лев Абрамович Кассиль. В записи Григория Израилевича Полякова:
Саму по себе природу, по-видимому, не любил. Любил походить по лесочку, пострелять.
Сергей Сергеевич Медведев:
Помню, как-то мы провели с ним двое суток в Подсолнечном, на озере Синеже. Это было летом 1909 года, должно быть в июне, уже после окончания занятий. С нами был еще один мой приятель, как и я, страстный любитель природы и озера.
Володя нас все время старался уверить, что терпеть не может природы, и приводил нас этими разговорами в совершенный ужас. Он был мрачен, у него болели зубы, он поминутно набирал в рот воды и выплевывал ее в озеро. Нас с приятелем это ужасно злило. Зашел разговор о Тургеневе. Володя высказался о нем очень иронически и подчеркнуто резко заявил, что тургеневская любовь к природе его не только не устраивает, но он готов плевать на нее.
Александра Алексеевна Маяковская:
Володя особенно много читал и увлекался астрономией – приложением к журналу «Вокруг света» была дана карта звездного неба. По вечерам Володя любил ложиться на спину и наблюдать небо, густо усеянное яркими, крупными звездами.
Николай Иванович Хлестов:
Володя любил глядеть на звезды. Он хорошо знал астрономию, называл мне отдельные звезды и созвездия.
Лили Юрьевна Брик. В записи Григория Израилевича Полякова:
Гимнастикой, спортом, а также какой-либо тонкой ручной работой не занимался.
Свойства ума и мышления
Лили Юрьевна Брик. В записи Григория Израилевича Полякова:
