Александр Горфункель - Джордано Бруно
Для доказательства единства материальной природы вселенной и опровержения схоластического учения о «нетленном» небесном мире Бруно использовал астрономические открытия своего времени. В 1572 г. молодой астроном Тихо Браге открыл «сверхновую» звезду, и это открытие убедительно показало несостоятельность Аристотелевых взглядов на неизменность небесной субстанции. В 80-х годах им были обнародованы данные о наблюдении комет. Кометы, которые Аристотель считал явлением околоземного, подлунного мира, оказались явлением столь же «небесным», что и планеты солнечной системы. Эти открытия послужили фактическим доказательством того, «что небесная субстанция не должна отличаться от субстанции земных элементов» (16, стр. 225–235).
Итак, во вселенной все подвержено развитию, изменению и гибели, вечна только сама вселенная, но каждый из составляющих ее миров — и Земля и Солнце, и солнечная система — и иные бесчисленные миры не властны уйти от всеобщего закона: «Миры, следовательно, также рождаются и умирают, и невозможно, чтобы они были вечны, коль скоро они изменяются и состоят из подверженных изменению частей» (16, стр. 57).
Одним из следствий учения о материальном единстве вселенной являлась мысль о существовании жизни во вселенной, в том числе и разумной жизни на других небесных телах. Жизнь есть вечное свойство материи, не зависящее ни от случая, ни от бога-творца: «Так возвысь же свой дух к другим звездам, я разумею, к иным мирам, чтобы увидеть там подобные друг другу виды; те же повсюду существуют материальные начала, та же действующая причина, та же активная и пассивная творческая способность, тот же порядок, обмен, движение… Ведь безрассудно было бы считать, что в бесконечном пространстве, в столь обширных, из единой материи возникающих сияющих мирах, многие из которых, как мы можем полагать, одарены лучшим жребием, нет ничего, кроме этого чувственно воспринимаемого света» (16, стр. 284).
Формы жизни во вселенной не следует представлять себе тождественными земным. Возможны бесчисленные различия, и в этом Ноланец стремился преодолеть антропоцентрический взгляд на мир: «Мы полагаем, что для живых существ нашего рода обитаемые места редки, однако не подобает считать, что есть часть мира без души, жизни, ощущения, а следовательно, и без живых существ. Ведь глупо и нелепо считать, будто не могут существовать иные ощущения, иные виды разума, нежели те, что доступны нашим чувствам» (16, стр. 41).
Эту мысль, столь откровенно враждебную религиозному мировоззрению (ибо гипотеза о наличии разумных существ на других небесных телах подрывала и авторитет библейских сказаний, и учение о грехопадении и искупительной жертве Христа), Бруно мужественно отстаивал перед инквизиторами: «Я считаю, что в каждом из этих миров с необходимостью имеются четыре элемента, как на земле, — говорил он на четырнадцатом допросе, — что там существуют моря, реки, горы, пропасти, огонь, животные и деревья; что касается людей, т. е. разумных творений, которые, как мы, обладают телесной субстанцией, я оставляю этот вопрос суждению тех, кто хочет их так называть. Но следует полагать, что там имеются разумные животные» (13, стр. 375). И в последней записи «Краткого изложения следственного дела Джордано Бруно», где приводятся его письменные показания, мы читаем: «Также считает, что существуют многие миры и многие солнца, где с необходимостью имеются вещи, подобные в роде и виде вещам этого мира, а также и люди…» (13, стр. 403).
Значение космологических представлений Ноланца для науки оспаривается рядом новейших буржуазных исследователей. Так, Л. Фирпо полагает, что Бруно стоял в стороне от современного ему естествознания (см. 64, стр. 24). Л. Ольшки говорит о его «неспособности к научному мышлению» (47, стр. 24; 79, стр. 65). Л. Чикутини ставит вопрос, «является ли космологическая система Бруно делом науки или плодом энтузиазма и фантазии» (61, стр. 122).
Действительно, в сочинениях Бруно можно найти ошибки, очевидные не только в свете позднейших открытий, но и с точки зрения современной ему науки: так, он считал равными орбиты Земли и Меркурия, безосновательно оспаривал определение тогдашними астрономами размеров Солнца. Иные из предположений Бруно, например о морях на Луне или о живых существах на Солнце, звучат наивно и нелепо в свете новейших научных данных (хотя, заметим, многие из этих и аналогичных заблуждений разделялись представителями астрономической науки в течение двух столетий после смерти Ноланца).
Заслуги Бруно не в астрономических наблюдениях, хотя многие из его догадок предвосхитили научные открытия на несколько столетий вперед. Главное заключается в том, что на основе достижений современной ему науки он создал картину мира, освобожденную от влияния схоластических и богословских представлений, и тем самым открыл новые возможности и перспективы перед опытным естествознанием. Эта картина мира напоминает нам географические карты начального периода великих открытий. Некоторые части земного шара нанесены на них с предельной точностью и достоверностью; в других местах мы встречаем нечеткие и неясные очертания далеких архипелагов и материков, где смещены пропорции, чрезмерно сближены или растянуты берега и где истоки рек и отроги горных хребтов теряются в неведомой глубине. Есть там и просто белые пятна, а есть и такие места, которые порождены лишь фантазией картографа. С этой картой в наши дни было бы рискованно отправиться в путешествие; но она сослужила верную службу в мучительном и долгом процессе познания мира. Глубочайшая убежденность Бруно в материальном происхождении и строении вселенной, смелая постановка им актуальнейших для своей эпохи естественнонаучных проблем, гениальные догадки и гипотезы — все это позволило Ноланской философии сыграть историческую роль одной из важнейших предпосылок естествознания нового времени.
Когда-то, в поэме «О безмерном и неисчислимых», иронизируя над небесной «пятой сущностью» Аристотеля и пародируя форму инквизиционного приговора, Бруно писал: «Это благороднейшее и авторитетнейшее порождение человеческой фантазии подлежит рассмотрению, испытанию, изучению, осуждению и преданию затем в руки светских властей» (16, стр. 6).
Не прошло и десяти лет, как ему самому привелось услышать эти последние слова во дворце кардинала Мадруцци. Гонениями заплатила ему за создание новой картины мира официальная университетская наука, пытками и костром — католическая церковь. Такова была цена первых шагов современной науки в познании бесконечной вселенной.
Умственная сила никогда не остановится
