Мицос Александропулос - Сцены из жизни Максима Грека
Монах подумал немного; затем, выпрямившись, перекрестился.
— Мы, государь, людишки ничтожные. А если и попадется среди нас муж просвещенный, сколько ни ищи он в священных книгах, ничего не найдет там, кроме существующих законов. А устанавливать свои законы не дозволяет создатель, он тотчас спалит нас своими молниями.
— Закон, о коем я говорю, есть, — настойчиво проговорил Василий.
— Дурные семена, боюсь, посеяли в душе твоей враги. Не слушай их, — решительно возразил Вассиан. — Такого закона я не видел и не слыхивал о нем.
— Верю, — наклонившись вперед, чуть мягче сказал Василий. — Однако поищи. И коли сам не знаешь, спроси у других. Может статься, знает ученый святогорский монах. Так вот, я желаю, чтобы он пожил у нас сколько захочет и отыскал священное установление Юстиниана. И потом, если захочешь, он уедет. А если нет, пусть живет здесь, мы окружим его самым большим почетом. Он, как и ты, будет во всем нашим мудрым советчиком, опорой и утешением. — Вассиан заволновался, хотел что-то сказать, но великий князь, положив руку ему на плечо, продолжал проникновенно: — Не ради себя я усердствую, нет у меня худых помыслов. Я смотрю выше. Хочу в бедственных моих обстоятельствах узнать истинную волю божью. Помоги мне в моем святом деле. Знаю, трудно это, но к кому благоволит вседержитель, тот может все. Подумай о благе княжества. — И опять не дав Вассиану открыть рот, он сказал: — Мы не торопимся. И ничего не сделаем против воли господа. Но ежели священники наши найдут писаный закон и верно то, что мне говорили, да будет так. Желаю, чтобы не чьи другие, а твои уста, страж души моей, благовестили мне волю божью. Я подожду.
Он смотрел на Вассиана в упор. Говорил страстно, проникновенно; его горячее дыхание обдавало лицо собеседника. И в то же время какой-то внутренний холод исходил от великого князя. Его черные сверкающие глаза напоминали глаза его матери Софьи. Под этим соколиным взглядом Вассиан постепенно терял душевный покой, не оставлявший его с тех пор, как он принял постриг.
— Аминь! — в смятении пробормотал он. — Как рассудит господь…
— Да будет воля его! — твердо заключил Василий.
Монах встал и, молча поклонившись, поспешно ушел, забыв в смятении, что завтра великий князь уезжает на все лето и нужно пожелать ему доброго пути.
В ВОЛОКОЛАМСКОМ МОНАСТЫРЕ
«Все те благочестивые царства, Греческое и Сербское, Боснийское и Албанское, и другие из-за множества прегрешений наших перед богом безбожники турки завоевали, в запустение привели и поработили. Наша же Русская земля божьей милостью и молитвами пречистой богородицы и всех святых чудотворцев растет, молодеет и возвышается. Дай ей, Христос милостивый, расти, молодеть и расширяться до скончания века».
Старинная русская летописьМонаху Мисаилу из Волоколамского монастыря давно уже пора было умереть, но жизнь его поддерживали какие-то тайные силы. Этот маленький тощий старичок, с редкими поблекшими волосами и выцветшими глазками, верил, что мыться грешно, и потому кожа его потемнела, а тело издавало вонь. Он и сам не знал, сколько ему лет. Как слышал от него великий князь Василий, семьдесят лет назад, когда Царьград перешел в руки султана Магомета II,[102] Мисаил был уже в монастыре. Он присутствовал при смерти его деда, Василия Темного,[103] скончавшегося в 1462 году. А через сорок лет видел собственными глазами, как отделилась душа, белое облачко, от тела великого князя Ивана и вознеслась на небо, где ее окружают херувимы и серафимы. Он присутствовал и при смерти матери Василия, великой княгини Софьи, но какая душа была у ней, белая или черная, Мисаил никому не поведал. И Василий свято верил, что старец будет присутствовать и при его смерти, увидит и его душу, когда она, обнаженная, как младенец новорожденный, покинет грешную плоть. Поэтому великий князь его побаивался.
Мисаил проскользнул в келью великого князя без всякого приглашения, пользуясь правом, полученным в давние времена, когда Василий, затравленный, гонимый княжич, приезжал с матерью в монастырь поклониться иконе Богородицы.
Был вечер. Великий князь, которого первые осенние ливни застали в волоколамских лесах, несколько часов назад приехал в монастырь. Он не успел еще лечь. Сидел перед раскаленной печью и тихо беседовал о чем-то со своим верным дьяком Путятиным.
Мисаил появился в келье бесшумно, как тень, и Василий вздрогнул от неожиданности. Он не привык, чтобы к нему входили без доклада. Испуг его сменился приступом гнева, он вскочил с лавки, но, узнав старца, успокоился.
— Государь, — послышался тонкий, как бы потусторонний голос Мисаила, — я пришел незваный повидать тебя, а то ты снова уедешь, не призвав меня к себе. Похоже, позабыл ты, что я жив еще. И монастырь наш скоро позабудешь. Дважды проезжал со свитой мимо, но не простер свою княжескую длань, не отворил ворота. И нынче вечером не по доброй воле сюда явился, вынудил тебя бог сильными ливнями. А почему так? Святой наш монастырь с благословения божьего основал сорок лет назад игумен Иосиф. Помнишь, князь, что еще произошло в тот год?
Великий князь слушал Мисаила, и его не покидала мысль, что старец пришел к нему не по своей воле, его подослал, верно, игумен Даниил, который знал: он, Василий, не прогонит старца, не осмелится повысить на него голос. Чем больше он думал об этом, тем больше гневал и мрачнел. Но, подавив ярость, смотрел на Мисаила спокойно и благосклонно, избегая только встречаться с ним взглядом: выцветшие глаза старца пробуждали в нем неизъяснимый страх.
Вместо великого князя Мисаилу ответил дьяк Путятин:
— В знаменательный год, о коем ты упомянул, святой старец, родился наш великий государь.
— Да, в тот самый год, — подтвердил Мисаил. — А посему Иосифов монастырь — твоя судьба. Государь, отчего ты им пренебрегаешь?
Старец, перекрестившись, поклонился великому князю, который, словно касаясь иконы, притронулся к плечу Мисаила и усадил его против себя.
— Сядь, старец, — сказал он, стараясь, чтобы голос его звучал как можно ласковей. — Я хочу, чтобы ты сидел передо мной и я видел твои богоосвещенные очи.
— Я присутствовал при твоем рождении и молился за тебя господу, — промолвил Мисаил.
Василий по-своему понял его слова: как напоминание, что тот будет присутствовать и при его смерти. Он почувствовал, что в жилах его стынет кровь, и поспешно заговорил:
— И самая низкая тварь любит грязь, где повелел ей создатель проводить дни свои. Как же мне пренебрегать святым монастырем?
