Эндель Пусэп - Тревожное небо
— Присаживайтесь, — сказал сидящий за столом, когда я, стоя навытяжку, доложил о себе. Я снял пилотку и сел.
— Давно в школе? Когда закончили?
— В декабре 1930 года, товарищ начальник.
— Когда были в отпуске последний раз?
— После окончания школы, в начале 1931 года.
— В начале 1931 года? А вы не ошиблись?
— Никак нет, в начале 31-го. Зимой ездил к родителям.
— Не может быть… товарищ Сперанский, — обратился он к начальнику штаба, — распорядитесь, чтобы принесли книгу отпусков начсостава.
Требуемую книгу немедленно принесли. Ни в 1931, ни в 1932, ни в 1933 году моя фамилия там не значилась.
— Но в 1931 году, как он сказал, отпуск у него был. Почему нет записи?
— Эта запись не здесь, тогда он получил отпуск как выпускник, — ответил начальник штаба.
— Так, так…
Наступила тишина. Я со страхом ожидал, когда же начнется разбор моего проступка, который, как я и сам прекрасно понимал, не мог остаться безнаказанным.
— Ну, хорошо, товарищ инструктор, — сказал, наконец, после долгого раздумья, сидящий за столом. — Можете быть свободны. Идите домой, отдыхайте, а там видно будет.
Отдав честь и повернувшись «налево кругом», я вышел в приемную, ничего не понимая. «Наверное, теперь конец… уволят…»
— Ну, как там? — я не сразу расслышал голос адъютанта. Я пожал плечами.
— А знаешь, кто там сидит?
— Не знаю.
— Неужели никогда портрета не видел? — адъютант снизилголос до шепота. — Это сам начальник Политуправления РККА товарищ Гамарник…
К вечеру вновь появился посыльный: явиться к начальнику санчасти Кноху.
Усадив меня у стола, черноволосый, коренастый доктор Кнох, улыбнувшись, сказал:
— Слышал, слышал… Ну, как же вы там психанули? Нехорошо! Отдохнуть вам надо. Пошлем вас в Сочи. В каких санаториях вы уже бывали?
Я еще никогда не бывал ни в каких санаториях. Доктор поднял трубку телефона и набрал номер.
— Семен Матвеевич, куда у нас есть путевки на третий квартал? Нет, нет, не подходит… А получше? Есть? Ага! Это, пожалуй, годится… — Кнох повесил трубку и встал. Я встал тоже.
— Сейчас пройдете медицинскую комиссию, и по ее заключению мы решим вопрос о путевке окончательно.
Я быстро обошел всех врачей курортной комиссии. Настроение стало понемногу улучшаться. Вряд ли меня послали бы на курорт перед тем, как уволить из авиации.
Когда вечером, почти перед самым отбоем, я зашел в свою палатку, меня засыпали вопросами:
— Ну и дал же ты! Что, уже отсидел?
— Нигде я не сидел. Вызывали меня в штаб школы…
— И там пропесочили как следует?
— Никто меня не песочил, разговаривали, спрашивали о том, когда я был в отпуске…
Выслушав мой рассказ о посещении санчасти и курортной комиссии, ребята защелкали языками.
— Ну и повезло же тебе. Поедешь на курорт, это как пить дать. На следующее утро, когда я стоял в строю, на мне дольше чем
обычно останавливал взгляд командир отряда, и я снова невольно подумал, что будет мне все-таки «баня».
Однако все обошлось! Я по-прежнему занимался своей группой курсантов. Окончательно успокоившись, начал было и сам обо всем постепенно забывать, когда более месяца спустя меня вторично вызвали в санчасть. Пожилая врач-терапевт (к сожалению, я не помню ее имени) встретила меня очень тепло и ласково. Усадила на диванчик и, вынув из стола голубоватую сложенную вдвое бумагу, вручила ее мне.
— Вот вам путевка на курорт.
Я прочитал на первой странице: «Курорт Сочи. Путевка №… Санаторий РККА № 1 им. Фабрициуса. Срок лечения 28 дней…»
Вот это да-а! Я поеду на курорт, да еще какой — «генеральский»! В этом санатории, как мне потом объяснил мой приятель, всезнающий Володя Михеев, лечатся сплошные «ромбисты». У меня же тогда на петлицах красовались только кубики…
… Под вечер поезд подкатил к Армавиру. Там нас ожидал неприятный сюрприз. В результате прошедшего накануне ливня где-то на побережье образовался оползень и железнодорожный путь вышел из строя. Предстояло ждать, пока починят дорогу. Нас, военных, собрал работник комендатуры и предложил на время вынужденного простоя «прикрепиться» на довольствие к столовой штаба кавалерийского корпуса. Это было весьма кстати. Сухой паек, выданный мне на дорогу, был рассчитан точно на количество дней в пути.
К общей радости на следующий вечер поезд двинулся дальше. Купе мягкого вагона, где до Армавира все места были заполнены, оказалось теперь полностью в моем распоряжении. Я спустил свою постель на нижний диван и быстро уснул.
Рано утром, чуть свет, меня разбудил странный, какой-то монотонный шорох. Я встал и подошел к окну. В предутренних сумерках мелькали то кусты, то склоны гор. Шорох продолжался, то усиливаясь, то снова утихая. Как был в трусах и майке, я вышел в коридор и поднял занавеску. Передо мной открылась изумительная, невиданная до сих пор картина… Море!.. Бескрайнее, зеленовато-сизое, оно несло накатную волну к берегу, и каждая волна, откатываясь обратно, шевелила и крутила круглые камешки — гальку, которая и производила этот тревожащий меня шорох. Зачарованный зрелищем, я приник к окну и долго-долго не мог оторвать взгляда от этой невиданной, удивительной картины. Ветра почти не было, и пологие волны, подходя к берегу, вскипали пенными гребешками, выбрасывая их далеко на блестевшую от влаги гальку. Быстро светало. Меняло свои краски и море. Далеко на горизонте оно оставалось темным, зеленовато-синим, а ближе — светлело, принимая почти бирюзовую окраску.
Я люблю море, дружу с ним, хожу под парусами каждое лето, но эта первая встреча осталась неизгладимым впечатлением в моей памяти на всю жизнь…
Володя Михеев оказался прав. Уже в вестибюле санатория я заметил отдыхающих, на петлицах которых, то красных, то голубых, а то и черных, указывающих род войск, блестели лишь красные ромбики. Гораздо реже встречались «шпалы», говорившие о принадлежности их владельца к старшему командному составу. Таким образом, как выяснилось позже, я был единственным обладателем «кубиков». После положенных формальностей приветливая, улыбающаяся сестра повела меня в столовую и указала место за столиком. Поспел я как раз к завтраку. За столиком, за которым мне предстояло питаться в течение месяца, сидели двое — артиллерист из Тбилиси и пехотный командир с Дальнего Востока, которые отдыхали здесь уже почти месяц. Это были славные ребята. Не прошло и нескольких минут, как за нашим столиком шла непринужденная беседа.
Мое внимание привлекла сервировка стола. На белоснежной скатерти лежали свернутые в трубки накрахмаленные салфетки, продетые в широкие чеканной работы серебряные кольца. Вилка и нож лежали на хрустальной подставке. Посередине стола стояла большая ваза с грушами и виноградом, рядом — графин с розовым напитком.
