Лев Маргулис - Человек из оркестра
23 декабря.
Утром в 8.30 напрасно ждал Нюриного звонка. Как потом оказалось, она мне звонила в 8 час. В 11.30 репетиция. Маленькая. Около 2-х часов ушел домой. Перед и во время репетиции устраивал Ерманка. Домой прошел благополучно. Из жакта дома 4 позвонил Нюре. Долго ждал ее и сообщил, что я уже дома. Ужасно голоден. Ждал ее до 4.30. Убрал немного в комнате. (Она оставила неразложенной вязанку дров.) Полежал, потом встал и затопил, приготовив на столе капусту, которую вздумал тушить. Когда сварил немного макарон, пришла Нюра. Она жаловалась, что больна, и действительно, она мне показалась желтой и распухшей. Я испугался. Она разделась и принялась за дело. Ну и наелся я сегодня. Капусту тушеную (недотушенную на противном комбинированном масле) с макаронами. Она принесла белую сахарную свеклу. Я съел одну. Вкусно. Потом пару морковок. Как только я пришел, искал в столе концентрат каши, но не нашел. Зато я нашел высушенный чеснок. Съел несколько долек. Съел почти все макароны, потом овсяную кашу, большинство которой мне отдала Нюра, потом чай с сахаром. Нюра немного повеселела. Так, как мы живем, живут очень мало народу. Масло льняное я не могу есть. Пришел Шифрин (до нашего ужина). Он все вертится. Нюра дала ему бутылочку льняного масла для лампадки. Рад был, когда он ушел. Был в жакте — опять закрыт. Сегодня мне тепло, сытно и уютно, но голова болит. Перед сном сходил с меньшей болью и несколько большим результатом. Около 10 час. легли спать. Сверх одеяла положил пальто. Боюсь заходить к Купцовым. Видел Наташу и спросил об отце. Она сказала, что плох. У Любы в квартире умер сосед-старик, Соломона товарищ, от голода. Теперь масса таких мертвецов, лежащих по целым неделям. Нечем и некогда их хоронить{320}.
24 декабря.
Ночью просыпался от ужасной головной боли. Но порошков нет. В 5 с чем-то проснулся. Слушал в 6 час. известия, но Чудова, как я ожидал, не взяли{321} и вообще довольно скудно. Если будем жить, то еще терпеть и терпеть. В 7.30 встал. Сегодня стул замечательный, что значит поесть, и, очевидно, свекла и это плохое масло тоже помогли. Это меня еще больше обрадовало. Нюра тоже встала. У нее тоже прошла головная боль. Я расколол несколько полен{322}. Она затопила, согрела щи и сварила макароны, отдав мне остальные с собой. Я поел щей с мясом 2 тарелки, макароны остальные сваренные уложил в банку из-под русского масла и взял тоже с собой. Потом чай. Ушел я счастливый около 10-ти. Зашел в жакт, взял справку и заявил, чтоб повестки отсылались на Радио. По дороге воздушная тревога. Пробежал университет и зашел в открытую дверь 3-х этажного здания напротив, на набережной. Оказалось — это почта. Подождав, написал открытку папе и опустил там же. Вышел курить в коридор. Не успел докурить — отбой. Шел со страхом и снарядов, и упасть, и разбить банку, но все в порядке. Я уже в здании. Здесь я себя чувствую спокойней. Стал укладывать в портфель принесенное. По-моему, в портфеле рылись. Дал Лейбенкрафту и Мише одну свеклу. Благодарили очень. Я ее взял из дома. От 2-й дал Пете и себе отрезал. Остальное обменял с Мишей на ложку какао. Элиасберг заболел и дирижировал Аркин. Молодец. После репетиции немного полежал и пошел в нашу столовую, где прождал час, пока получил блин — сырой и малюсенький. Хочется есть. В комнате все спят. Я съел крабы, принесенные макароны в банке и закусил ириской. Закурил и сел за дневник. Все усиленно поговаривают о предстоящем с 1 января увеличении нормы хлеба и даже продуктов. Сегодня мне теплее и руки не так стынут. Даже тянет позаниматься. А ведь теперь это мое основное занятие и потребность покинули меня. Думаю только об одном: «дожить» — то до увеличения нормы, до января, до… Пережить войну с ее голодом, бомбами и снарядами. А может быть, еще газы будут?{323}{324}
Вечером оказалось, что некому дежурить на вышке{325}. Из 15-ти человек 10 заболели, т[о] е[сть] не могут двигаться от голода. Тем более что трамваи не ходят и многим приходится делать большие переходы пешком из дома на Радио. Рубанчик и пр[очие] идут завтра давать кровь, и Прессер вынужден был занять меня{326}. Мое дежурство с 3.30 до 5 час. утра. Рубанчик повел меня туда и показал, как пройти и вести себя. Там телефон, по которому в случае необходимости сообщать в штаб о происходящем, будь то появление самолетов, артиллерийская] стрельба, ракеты и пр[очее]. Довольно страшно сидеть здесь одному. Но они много дежурили и остались живы, неужели со мной именно произойдет несчастье. В прошлую ночь у Аркина пропали конфеты. Все подозревают N. Я обалдел от этого подозрения. Неужели N способен на такие гадости. Но они в этом уверены, т. к. видели у него такие конфеты, как у Аркина. А он таких нигде не мог достать. Если его Аркин не вздумал травить как конкурента, то может, черт возьми, и правда. Он больше других голодает. <…> Вечером я пошел к Елисееву и встретил там его. Мы получили по пачке трубочного табаку. Моя пачка была с сорванной бандеролью, и, желая спрятать новую пачку, я попросил его обменяться. Он ни за что не хотел. А ведь я его сколькими папиросами угощал, макаронами, свеклой, и, если б этот кретин чувствовал какую-то благодарность, он не должен был колебаться. Моя пачка была цела, и обмен был не большой жертвой. Я как-то попросил у него спички в долг (нам выдавали 4 коробка в мес[яц], это очень мало), в долг, и то я ему должен был напомнить мои заслуги перед ним и долго просил его, пока он решился на этот подвиг. <…> Мне кажется, что он действительно стянул у меня конфеты и вчера рылся в портфеле. Ему это будет стоить дороже. Заснул я около часу. За столом все сидели и разговаривали.
25 декабря.
Ночью я пару раз просыпался. Слышал, как будили Рубанчика, которому все же пришлось дежурить с 12.30 до 2-х час. Когда он пришел, я не слышал. Меня поднял Шорохов{327}, которого я должен был сменить. Проснулся я минут за 10 до этого. Вначале довольно жутко. Все время слышен шум моторов, и я вначале думал, что это самолеты. Потом привык к нему. Вдали взлетали ракеты. Это, очевидно, на линии фронта. Далекие вспышки выстрелов. Я пробовал считать до появления звука, чтоб определить расстояние, но звук не доходил. Звуки орудийных выстрелов доносились очень часто. То более отдаленные, то ближе. Там были 2 шубы. Одну — побольше, одеть на себя, другой, поменьше, завернуть ноги. Шорохов предложил мне казенные валенки, но мне они малы. Он мне помог снять валенок, который я пытался одеть, но меня схватили в ногах судороги. Сегодня мороз, и я долго возился, пока накинул на себя закоченевшую шубу и закрыл другой ноги. Время пролетело незаметно в думах и мечтах. Позвонил телефонистке. Узнал время. Уже полпятого. Еще немного. Страшно, что могут начать обстрел. Второй раз позвонил в караульню. Уже без 10-ти. Звоню в штаб о смене. Через 10 минут мне оттуда позвонили, что мне разрешается уйти с вышки и проводить туда товарища, который тоже дежурит в 1-й раз. Это был Савельев{328}. Я дал ему валенки и проводил его. Лег снова. Кажется, немного спал. Когда я пришел с вышки, довольно долго разговаривал с Прокофьевым, который не спал и курил лежа. Слышал, как пришел Савельев и принес радостную весть о том, что с сегодняшнего дня прибавлена норма хлеба: 200 и 350 гр.{329} Все счастливы. Ананян так и заявил. В 8 встал и пошел с Петей к Елисееву в надежде, что еще получу табаку{330}. Но не вышло. И нормы продуктов на 3-ю декаду еще неизвестны. Говорят, что выдадут вино и шоколад. Это первое хорошее известие и подтверждение того, что, может быть, скоро разорвут кольцо и отгонят немцев. Народ уже разуверился в том, что будет прибавка хлеба. Прибавка незначительная, но морально сильная{331}, и упорно говорят, что с 1 января нам будут выдавать 300 и 400 гр. на служ[ащих] и рабочих. Сегодня ребята уже получили по 350 гр. Солидный кусочек. В 12 пойду в ДКА. Теперь я боюсь оставить портфель. <…> Немцев бьют в Ливии{332}, и у нас появилось советское Волхово-Мгинское направление{333}. В начале первого пошел с Лейбенкрафтом. Я в ДКА. Он домой. Очень хорошо пообедал. Съел весь свой новый паек — 200 гр. хлеба, щи и, взяв 2 вторых: одно для себя, другое для Кости, свалил в одно оба гарнира из пшенной каши, получилось хорошее второе из куска мяса{334} (100 гр. талонов вырезают{335}) с кашей. Придя на Радио, взял еще 2 желе и 1½ ложки повидла у Лейбенкрафта. Репетиция в 3 ч. 30. В антракте ко мне подошел Сергеев и заявил, что у него пропала наволочка с подушки и что я сплю на его кровати. Я побежал наверх с ним. Наволочка была на месте, но зато мой портфель был раскрыт. Мне показалось, что украли все. Я побежал за ребятами, но украли только сахар. Макароны я съел прямо в студии. Я пишу слишком много о еде, но у нас теперь это самое существенное{336}. Все разговоры всех от мала до велика только о еде. Говорят, что в городе ежедневно умирает до 16 000 чел[овек]. Все ходят голодные. Даша поймала в булочной вора. Это в темноте женщина забралась за стойку (в булочной работают при 1 свечке) и, схватив хлеб, тут же в углу стала его есть. Лег спать в 2 час., сходив перед тем с Петей по магазинам.
