Перл Бак - Чужие края. Воспоминания
После дневных занятий они с Эндрю отправлялись на долгие прогулки, во время которых старались изучить город и его окрестности. Очень скоро они стали отдавать предпочтение окрестностям, потому что узкие, захламленные, кривые городские улицы, заполненные густой толпой и нищими, подавляли Керри. Кроме того, в городе, куда бы они ни направлялись, за ними всегда шла толпа зевак, а в этом не было ничего приятного. Впрочем, я думаю, горше всего ей было видеть печальные картины, особенно бродячих слепых. Я не раз замечала, как, посторонившись, чтобы позволить пройти слепому, она чуть не плакала и жалость переполняла ее сердце. При встрече со всяким незрячим, будь то мужчина, женщина или ребенок, она сразу начинала рыться в кармане в поисках денег, подавленная их убожеством и нищетой. «О, какая беда! — шептала она. — Сколько их тут, и им никогда не увидеть неба, никогда не увидеть земли, никогда!»
Всем прочим она предпочитала прогулку по большой городской стене, с бастионов которой открывался вид на город, на Западное озеро и на извилистые реки, сливавшие свои воды неподалеку от города. Здесь взору открывались обширные пространства полей, и никто не досаждал ей своим любопытством. Но даже отсюда она инстинктивно старалась не смотреть на землю у внешней стороны стены, ибо там часто лежали тела детей, умерших своей смертью или убитых.
Она почти сразу стала воспринимать Китай таким, каким он остается по сей день, — страной невероятных контрастов, где редкой красоты природа и дивные плоды изощренного людского воображения неотделимы от самого что ни на есть печального на свете. Это соединение красоты и скорби удивительным образом привязывало ее к новообретенной земле, но в иные минуты она с ужасом пряталась в своей комнате, полная отвращения и тоски по своему дому и по своей стране.
* * *Святой, за которого вышла замуж Керри, оказался, как она вскоре обнаружила, еще и изрядным мужчиной. Они не пробыли в Ханчжоу и трех месяцев, как она уже была беременна. Дети вряд ли были предусмотрены в ее планах, и в своем неведении — роковом неведении представительницы своего поколения — она никак не могла понять, что с ней творится. Она пригоршнями глотала таблетки от печени и хинин, и только опытный глаз миссис Стюарт распознал причину ее недомогания. Когда правда открылась, Керри восприняла ее со смешанным чувством стыда и радости и с немалой долей удивления. Раньше она почему-то считала, что, коль скоро она посвятила себя святому делу, детей у нее не будет. Но она была по природе истинной женщиной и после недолгих размышлений над этой поразительной новостью, позволивших ей приспособиться к новой ситуации, не могла не обрадоваться и не уверить себя, что в ее служении Господу не произошло большой перемены — просто служение это приняло новую форму: теперь ей предначертано вести дом и воспитывать детей; что же до Эндрю, то он обойдется и без ее помощи.
Однако она упорно продолжала учить язык, хотя временами чувствовала себя совсем больной и вынуждена была подолгу лежать в постели. Как и следовало ожидать от женщины такого кипучего темперамента, у нее бывали периоды депрессии и спада жизненных сил, во время которых она почти что со страхом размышляла о том, как будет растить детей в условиях, столь не похожих на те, в которых росла сама, как дать им воспитание, подобающее людям их расы и веры, как уберечь их от печали и обычного для этой страны зрелища смерти. При этих мыслях к телесному недомоганию прибавлялась тоска по родине, по прямым и честным в делах людям, которых она знала в своем городке, по чистой простоте их жизни.
В Ханчжоу не было врача, поэтому с приближением родов они с Эндрю поехали в Шанхай, где и появился на свет ее первенец, и когда он лежал у нее на руках, куда-то ушла телесная и душевная боль и осталась только радость, что родился человек. Это был крупный, красивый мальчик с голубыми глазами и светлыми золотистыми волосами, и любовь к нему охватила ее; в ней проснулось и никогда уже ее не покинуло глубокое материнское чувство. Нельзя не признать, что в годы, когда у нее появлялись дети, вся пылкость ее натуры, все ее помыслы обращались на них и на то, как им устроить дом, и, во всяком случае, на какое-то время, ее религиозный энтузиазм поутих, отступив перед другими заботами.
Когда ребенку исполнилось три месяца, Эндрю было велено сменить одного человека в Сучжоу, а это значило вырвать, хоть и неглубокие, корни, которые они успели пустить в Ханчжоу, и, в сущности, сменить не только город, но и наречие. Для Керри, впрочем, в этом была своя приятная сторона. У нее теперь вместо одной комнаты будет целый дом.
«Дом» этот представлял собой всего три комнаты, расположенные над школой-интернатом, открытой при миссии, причем в одну из них надо было забираться снаружи по узкой винтовой лестнице. Но, что ни говори, у них теперь было целых три комнаты, и из окон открывался вид на прорезанный узкими извилистыми каналами город с его крытыми темной черепицей домами, жмущимися друг к другу под самым невообразимым углом. Рядом со школьным двором была видна величественная пагода. В тени этой пагоды, под гомон играющих во дворе мальчишек, рос, начал с какого-то дня без посторонней помощи садиться, ползать по полу, потом добираться нетвердыми шагами до окна и высовываться наружу ее маленький белокурый американец.
Когда он вырос настолько, что его не надо было больше носить на руках, Керри начала принимать участие в делах школы, директором которой был ее муж. Прежде всего, она взялась наводить чистоту. Ее острый глаз тут же заметил печальные следствия антисанитарии в свисавших у мальчиков с затылка косичках, и она набросилась на них, с яростным рвением втирая в корни волос снадобье от насекомых, безжалостно, невзирая на протесты и крики, отмывая и вычесывая неухоженные головы. Затем она осмотрела у каждого постель и белье, все дезинфицировала, сделав мальчишек чистыми и несчастными.
Эндрю, который пекся об их бессмертных душах, думать не думал о всяких там клопах и вшах. Керри, погруженная в заботы о чистоте, видела, как он молится с тем или иным непокорным подростком, и замирала, удрученная мыслью: «Насколько он лучше меня! Как могу я настолько забывать об их душах!»
И она быстро начинала молиться: «Господь, не дай мне забывать, что душа важнее тела».
Но в следующий момент ее уже отвлекала от праведных мыслей необходимость заказать рис и овощи для столовой, или объявлялся какой-нибудь маленький болезненно бледный мальчик, и его надо было уговорить выпить немного молока, от которого того с его восточной души воротило, или у кого-то обнаруживалась чесотка на руке, и надо было бежать за серной микстурой. Души были важнее, в этом не было сомнения, но тела требовали забот безотлагательных.
