Кейт Саммерскейл - Бесчестие миссис Робинсон
Между пациентами и хозяевами Мур-парка почти не проводилось разделения. Поскольку водолечение являлось предупредительной, поддерживающей здоровье терапией, пользу от него получали в равной мере здоровые и больные. Эдвард стремился играть роль доброго друга по отношению к своим гостям, распространяя вокруг себя дух терпимости, открытости и надежды. Достойное общество, писал он в «Гидротерапии» (1857), «облегчает и освещает» дорогу пациента к здоровью: оно «поддерживает его в хорошем настроении» и «отвлекает от постоянных размышлений над собственными недугами». Эдвард получал от своей работы удовольствие и гордился успехами. «В жизни немного радостей (если они вообще есть), — сказал он Комбу, — одна из них — быть способным действительно улучшить здоровье или благополучие одного из собратьев». Если разум являлся частью тела, как утверждали френологи и другие, то наряду с физическим здоровьем врач мог вернуть счастье и рассудок. Умение Эдварда убеждать было жизненно важно для лечения.
Пациенты курорта образовали «очень интеллектуальное, живое, приятное общество», отмечал Комб. Приезжала эдинбургская компания, а также друзья из Лондона. Среди гостей были логик Александр Бэйн, пионер теории психологии, подчеркнувший «доброту и внимательность»[62] своих хозяев; железнодорожный инженер Джордж Хеманс, сын поэтессы Фелиции Хеманс; Роберт Белл, друг Теккерея и Троллопа и многими любимый директор Королевского литературного фонда, и романистки леди Сидни Морган, Джорджиана Крек и Дина Мьюлок, последняя написала свой бестселлер «Джон Галифакс, джентльмен» (1856) в комнате с видом на солнечные часы в саду Мур-парка.
Здесь часто жили братья Мэри Лейн, Джордж и Чарлз Дрисдейлы. Чарлз указал Мур-парк в качестве своего адреса, когда в ноябре 1854 года стал членом Организации инженеров-строителей (с личной рекомендацией от бывшего партнера Генри Робертсона Джона Скотта Рассела). А вот Джордж уехал той осенью в Эдинбург, чтобы закончить последний год обучения медицине и, возможно, дистанцироваться от своей семьи ко времени неизбежной публикации его руководства по половой жизни.
Каждому гостю Мур-парка отводились гостиная и спальня, где в углу стояла ванна. По утрам служители наполняли ванну и растирали пациентов влажными и сухими полотенцами, пока кожа не начинала блестеть. Затем они подавали им бокалы с холодной водой. Все проживающие ели вместе (обед в половине второго, чай — в семь часов), общались, гуляли и играли в игры. «Я много играл на бильярде, — рассказывал своему сыну Дарвин, — и в последнее время разыгрался и провел несколько великолепных ударов!» Эдвард возил их на прогулки по холмистым пустошам до Епископского дворца в замке Фарнема, в аббатство Уэверли и новый военный лагерь в Олдершоте. Переехав в Мур-парк, он навсегда обрел для себя сферу общественной деятельности, наполненную обещанием здоровья, семейных удобств и компанией умных, тонко чувствующих дам и господ. Доступ Эдварда к гостям практически ничто не ограничивало — как врач он был обязан посещать их спальни, выслушивать жалобы, осматривать их тела. «Пациенты почти всегда находятся на глазах у терапевта», — писал он.
Всех гостей поощряли гулять в парке. «Я прошелся немного дальше поляны в течение полутора часов и хорошо провел время, — писал своей жене Чарлз Дарвин 28 апреля 1858 года, — свежая и в то же время темная зелень величественных сосен, коричневые сережки на старых березах с их белыми стволами и бахрома далекой зелени лиственниц образовывали исключительно приятный вид. Наконец я крепко уснул на траве и проснулся под хор птиц, певших вокруг меня, белки бегали по деревьям, смеялись дятлы — я никогда не видел более приятной сельской сцены, и мне было совершенно все равно, каким образом созданы все эти твари».
Дарвин, может быть, и чувствовал, как в Мур-парке без следа исчезают все его заботы, однако во время прогулок находил новые доказательства своей теории борьбы за существование. Среди вереска на пустоши рядом с Фарнемом он обнаружил лесок из двадцатишестилетних сосен — десятки тысяч низкорослых деревьев не выше трех дюймов, которые постоянно обгладывал проходящий скот. «Какая игра сил, определяющих виды и пропорции каждого растения на квадратном ярде земли! По моему мнению, это истинное чудо. И все же нам интересно узнать, когда вымерло то или иное животное или растение»[63]. Он сошлется на маленькие сосны в третьей главе «Происхождения видов» как на пример рискованности и жестокости мира природы, на пример того, что «борьба продолжается». При ближайшем рассмотрении пасторальная идиллия изобиловала сценами, насыщенными творческими и деструктивными силами, неутолимым аппетитом и соперничеством.
Дарвину нравилось наблюдать за муравьями, которые разбегаются из муравейников по лесу и прокладывают тропки вверх и вниз по неровной поверхности земли. «Мне очень повезло в Мур-парке, — сказал он одному другу. — Я нашел муравья-рабовладельца и видел маленьких черных садовых муравьев в муравейниках их хозяина». Он попросил садовника Мур-парка Джона Бермингема следить за желтыми муравьями, которых он видел в саду, и Бермингем позднее написал ему о своих наблюдениях: «Тама было отчень много яиц но муравьев видал очень мало в муравейнике и рядом… они пиристали нести яйца где-то через неделю как вы уехали и скоро после ваще ушли из парка».
После того как пациент проводил в Мур-парке несколько дней, Эдвард прописывал более сильное лечение. Дарвин ежедневно принимал неглубокую ванну, сидячую ванну и душ (струя воды, направляемая на пораженную болезнью часть тела). Для исцеления диспепсии, как у Дарвина, душ направлялся на живот; для женщин, страдавших от истерии или других заболеваний репродуктивных органов, душ направляли на область таза[64]. Некоторые гости принимали горячие воздушные ванны и влажные обертывания. Для приема горячей воздушной ванны Эдварда пациент садился на пробковую доску, положенную на деревянный стул, снабженный каркасом из обручей; на этот каркас набрасывались одеяла и плотно запахивались под самым подбородком, а под сиденьем зажигалась спиртовка. Через двадцать — двадцать пять минут ванна вызывала у пациента обильный пот, что, как считалось, полезно для печени и брюшной полости. При лечении влажными обертываниями пациента плотно заворачивали во влажную ткань, укладывали на кровать и накрывали грудой тяжелых одеял. «При воздействии естественного жара тела на влажную ткань незамедлительно выделяется пар, — объяснял Эдвард, — и пациент очень быстро оказывается в восхитительно приятном и успокаивающем тепле паровой бани». Джон Стюарт Блейки — профессор, лекции которого Изабелла слушала в Эдинбурге, — описал это ощущение так: чувствуешь, «будто тебя очень мягко и успокаивающе запекают в пироге». Другой ярый поклонник водолечения писал, что, выйдя из паровой ванны, он ощущал себя «теплым, как тост, свежим, как четырехлетний ребенок, и ненасытным, как страус»[65].
