Константин Сапожников - Солоневич
«Мне — за сорок лет. Я окончил старый университет и занимаюсь литературной профессией лет двадцать. Русскую литературу я знаю как специалист, и кроме русского языка я кое-как говорю ещё и на трёх иностранных, — девица же спотыкается на элементарнейшей русской грамматике. Я стараюсь не скрежетать зубами и дипломатически отвожу её поправки к моему литературному стилю. И стараюсь доказать, что в русском языке есть всё-таки такие слова и выражения, которые, очевидно, ей, девице, по молодости лет ещё как-то не попадались на глаза. Такие беседы постепенно приводят к перерождению печени. В особенности если каждая книга стоит полдюжины таких бесед».
Роман «Россия на воле» был задуман Солоневичем как масштабное реалистическое полотно о событиях двух минувших десятилетий. Он хотел показать «отвратительное лицо революции», причём «не в виде грозного, но поэтического лика исторической Немезиды, а в виде миллионов присосков скользкого, безликого и безмозглого революционного осьминога. Осьминог страшнее гильотины. Гильотина рубит голову немногим, а осьминог присосался ко всем».
Следователь Садовский настаивал на показе рукописи, что вызывало всё большую тревогу Солоневича: «Этот роман я писал года три. Но, насколько мне помнилось, решительно никому и решительно ничего о нём не говорил. Откуда Садовский узнал о его существовании! Рукопись романа делилась на две части: одна лежала более или менее открыто, другая сохранялась в тайнике, для ГПУ, безусловно, недоступном».
В конце концов один из его сослуживцев, каким-то образом связанный с ГПУ, намекнул с хитроватой улыбкой, что оставлять портфели без присмотра чревато: всегда может найтись любопытствующий человечек, проверяющий их содержимое. Это полупризнание успокоило Ивана: в его портфеле хранилась «невинная по содержанию» часть романа. Она была вручена Садовскому на ревизию и возвращена «без последствий». Садовский не поверил, что Солоневич с его откровенно «диссонирующими взглядами» пишет сексуально-психологическую чепуху. Но глубже копать не стал: лучше подождать. Психология непризнанных авторов была ему хорошо известна: они горят желанием поделиться своими гениальными трудами с друзьями и любимыми женщинами. Солоневич тоже попадётся.
Других сведений о своём первом романе Иван, к сожалению, не сообщил, но упомянул, однако, о том, что перед неудавшимся побегом 1932 года спрятал обе части рукописи в тайник. В 1938 году, находясь в Германии, он вернулся к замыслу «России на воле», пытаясь восстановить текст по отдельным наброскам и фрагментам, переправленным в своё время за рубеж. Этот творческий импульс Ивана был своего рода сублимацией переживаний, вызванных гибелью Тамочки. Именно её он видел главной героиней нового варианта романа. Рукопись и на этот раз не была завершена.
Не исключено, что первый вариант романа до сих пор хранится в «недоступном ГПУ» месте. Не зря говорят, что рукописи не горят. Поэтому сохраняется надежда, что кто-нибудь когда-нибудь случайно наткнётся на тайник, который находится в окрестностях Салтыковки или в недрах самой «салтыковской голубятни». Не будем гадать о литературной ценности романа, но исторической он, несомненно, обладает. Ведь это, если можно так выразиться, одно из первых диссидентских произведений советской эпохи, которое писалось из чувства протеста, не для публикации, а «в стол» — для читателей отдалённого будущего…
Глава седьмая
ЖИЗНЬ «ПО ОСТАПУ БЕНДЕРУ»
С государственной должности Солоневич ушёл в журналистику — на внештатную работу. У Эпштейна были связи в столичных изданиях, и он помогал Ивану в получении командировок в качестве спецкора. По заданиям редакций московских газет и журналов Солоневич объездил полстраны — Поволжье, Урал, Карелию, Среднюю Азию. Юра, вернувшись из Германии, стал сопровождать отца в этих поездках. Они побывали в Дагестане, Абхазии, Сванетии. Иван Солоневич с ностальгией вспоминал о своей работе в дореволюционных газетах, а о своём творчестве 1920-х годов чаще всего отзывался пренебрежительно. Он писал: «Я журналист по наследству, по призванию и по профессии, и у меня даже и после моих советских маршрутов осталось какое-то врождённое уважение к моему ремеслу».
Отношение Солоневича к советской журналистике зафиксировано во многих его высказываниях. Вот одно из них: «Пойдя в компартию, я, вероятно, мог бы получить чин какого-нибудь рептилин-пресс-шефа, — я не пошёл». Причина понятна: «Для работы в советской печати у меня оказалось слишком много брезгливости». Но писать приходилось, и Иван называл публикации подобного рода «халтурными очерками», потому что его «энтузиазм» был только видимостью, имитацией активной авторской позиции. К спортивной прессе, где «политики» было меньше, Иван относился спокойнее и писал для неё много. Его статьи можно найти в журналах «Физкультура и спорт», «Теория и практика физической культуры», «Медицинский работник» и др.
Позже, находясь в эмиграции, Солоневич так раскрывал «технологию» своей «подсоветской» журналистской деятельности:
«В числе бендеровских четырёхсот способов легального изымания денег из советской казны у меня был и такой:
Я приезжаю в совхоз и снимаю всех, кто попадается под руку. Фотографии с соответствующими текстами и очерками идут:
В журнал „Медицинский работник“ — как работает совхозная амбулатория даже и тогда, когда её и в природе не существует.
В журнал „Ударник социалистического животноводства“ — о том, как доярка Иванова Седьмая перевыполняет промфинплан.
В журнал „Работник просвещения“ — о том, как ударник Иванов Седьмой ликвидирует малограмотность (о неграмотности писать было нельзя — она уже ликвидирована).
В газету „Социалистическое земледелие“ — о дирекции совхоза вообще.
В „Красный транспортник“ — о том, как совхоз перевыполняет планы дорожного строительства.
В журнал Автодора — приблизительно о том же.
В наиболее благоприятных случаях удавалось снимать урожай с двенадцати журналов, перечислять которые было бы долго и скучно».
Как успевал Иван «обслужить» так много изданий за рекордно короткий срок? Технологию «чёса» раскрыл Игорь Воронин в очерке, посвящённом журналистской деятельности писателя: «Маленький секрет Солоневича удалось разгадать — список изданий не был бы столь велик, если бы их редакции не помещались по одному адресу — в Москве, на Солянке, 12, во Дворце труда, где располагались центральные комитеты всех отраслевых профсоюзов. И легендарного Остапа Бендера И. Л. Солоневич упоминает совершенно не случайно: именно по коридорам Дворца труда „великий комбинатор“, посетив редакцию газеты „Гудок“, убегал от мадам Грицацуевой»[30].
