Георгий Жженов - Прожитое
Жуткое чувство огромного несчастья, случившегося в мире, полоснуло по сердцу болью и страхом. Итак, война!.. Все-таки — война.
Мировая война, неотвратимо надвигавшаяся последние годы на человечество, началась. Две ненавистные друг другу системы, две идеологии столкнулись наконец в смертельной схватке, в схватке не на жизнь, а на смерть!
Пожар, зажженный Гитлером на западе Европы, неизбежно устремился на восток, пожирая на своем гибельном пути пространства и людей.
Короленко писал: «За Уралом лес рубят, в Сибири щепки летят!» Многие из нас оказались в лагерях беспомощными «щепками» чудовищной политической ситуации, сложившейся в нашей стране, когда в результате преступной деятельности всякой сволочи — карьеристов, параноиков и просто идиотов, прорвавшихся к власти, — миллионы ни в чем не повинных людей, истинно русских, советских граждан, партийных и беспартийных, оказались в тюрьмах и лагерях с позорной биркой изменников Родины, шпионов, диверсантов, террористов и прочих антисоветчиков…
Тогда, несмотря на репрессии, которым нас подвергало Особое совещание НКВД СССР, несмотря на лагерный произвол — предвестник приближающейся войны, в нас жила надежда, что в Москве разберутся, кто есть кто. И как могло случиться, что через мясорубку тридцать седьмого, тридцать восьмого годов пропустили едва ли не лучшую часть поколения советских, партийных, военных кадров, лучшую часть интеллигенции?!
Поразительно, что эта акция, этот «сенокос» был учинен в канун войны, то есть как раз тогда, когда страна, весь ее народ должен был объединиться в едином союзе, в едином патриотическом монолите против надвигавшегося фашизма.
22 июня 1941 года стало ясно, что государству в течение ближайших лет будет не до нас, не до наших проблем. А это значило, как сказал А. Фадеев в последней фразе романа «Разгром», «надо было жить и исполнять свои обязанности». Время испытаний еще только начиналось… Наверное, отчаянная вера в жизнь и смогла исторгнуть из обиженной души незамысловатые стихи, нацарапанные мною на стене тюремного карцера в ленинградских «Крестах» в 1939 году:
Придет тот час, когда отсюда,
Из этой камеры сырой,
Я выйду, и раскроет всюду
Все двери «цирик» предо мной!
Я возвращусь в тот мир, где прежде
Свободным гражданином был,
Где, преисполненный надежды,
Мечтал, работал и любил!
В тот мир, где юность дней искрилась,
Где славить солнце дал обет,
В тот мир, где вера в справедливость
Была девизом многих лет!
И тот из нас, кто сумел сохранить веру, нашел в себе силы «жить и исполнять свои обязанности», — выжил, кто не сохранил — погиб.
Потому как «деньги потерял — ничего не потерял, здоровье потерял — кое-что потерял, веру потерял — все потерял!».
Поворот судьбы
По центральной трассе — жизненной артерии Колымы, — одолевая перевал за перевалом, ползли в стылое нутро Дальстроя автомашины, набитые заключенными… Свежими жертвами ненасытному Молоху…
Ползли, удаляясь от мягкого климата побережья в тайгу, на промерзшие рудники и прииски — на золото, на касситерит, на гибель…
Ползли день и ночь, по заснеженным дорогам, по наледям несмирившихся рек…
Менялись колымские пейзажи, натужно гудели изношенные двигатели…
Из-под нахлобученных шапок, поверх замотанных тряпками лиц обреченно смотрели в бирюзовое колымское небо заиндевелые глаза с замерзающими каплями слез на ресницах…
В особенно сильные морозы и при длительных переездах через перевалы заключенных накрывали брезентом…
При остановках на ночлег или питание конвоиры открывали борта и вконец окоченевшие зеки, пятерками, как сидели, вываливались из кузова и на карачках ползли хоть в какое-нибудь тепло…
В тот — роковой для меня — день на лагпункте формировался очередной этап в тайгу.
Этапов этих — на прииски, на золото — заключенные боялись панически, смертельно… Мало кто возвращался оттуда живым. Каторжный труд, хроническое недоедание, произвол, цинга, обморожения — вот далеко не полный перечень испытаний, через которые проходил каждый, кому не удалось избежать тайги…
При формировании этапа все виды работ, связанные с выходом за зону лагеря, были запрещены: пока не определится и не уйдет этап, заключенные обязаны находиться в зоне. Там заканчивала работу медкомиссия, в поте лица трудившаяся в поисках полноценной рабочей силы. Ей надлежало наскрести из общего поголовья приморенных зеков лагеря очередных сто человек, пригодных для тяжелых приисковых работ. Сделать это было непросто, потому как всего месяц назад та же комиссия с той же целью уже очистила лагерь от всех, кто хотя бы по внешнему виду, соответствовал понятию пригодного для тяжелых физических работ. Полноценными считались все, у кого в личном деле красовался штемпель «ТФТ» — ТЯЖЕЛЫЙ ФИЗИЧЕСКИЙ ТРУД — формальное свидетельство здоровья. Владельцы этого зловещего тавро подлежали этапу в первую очередь и без всякого дополнительного медосмотра. Не теряющие юмора зеки переиначили «ТФТ» в «ЧТЗ» и на анкетный вопрос о здоровье рапортовали: ЧЕЛЯБИНСКИЙ ТРАКТОРНЫЙ…
Последняя партия «челябинцев» ушла с предыдущим этапом. Здоровых людей в лагере не осталось, за исключением десятка «неприкасаемых» придурков — истинных хозяев в лагере, не боявшихся никаких этапов.
Во все времена всякое начальство, совершая те или иные правонарушения, искало своим поступкам законное, формальное обоснование — крышу, на всякий случай страхующую от возможной ответственности в будущем. Поэтому и была назначена медперекомиссовка. Ей снова были подвергнуты все заключенные лагеря, независимо от возраста и здоровья. Комиссия, не мудрствуя, действовала по принципу: «На безрыбье и рак — рыба!» Раз здоровых зеков нет, их требуется выдумать!.. Иначе говоря, стали перекрашивать собак — в енотов! Страх за собственную шкуру пересилил «нравственные терзания»: давно были забыты понятия «чистая совесть врача», «клятва Гиппократа»…
В результате перекомиссовки больных и доходяг изрядно поубавилось — одни перешли в разряд выздоравливающих, а те, в свою очередь, волшебным образом выздоровели, и… требуемая сотня «пышущих здоровьем» зеков, свеже-клейменных «ТФТ», была передана конвою для погрузки в автомашины, давно ждавшие за вахтой лагеря.
Процедура погрузки была отработана годами. Начальник конвоя сверял по формулярам анкетные данные каждого зека:
— Иванов?
— Есть!
— Имя, отчество, статья, срок?
