Крысиная тропа. Любовь, ложь и правосудие по следу беглого нациста - Сэндс Филипп

Всем оставшимся в городе евреям Отто приказал под страхом смерти перейти в гетто. Тысячи жителей выселили из их домов в квартале Казимеж за Вислой и отправили в Подгуже [262]. Из района гетто выселили всех неевреев. Прихожане костела Святого Иосифа, стоявшего прямо за стеной гетто, попробовали возразить, но Отто был глух. Священнику повезло, объяснил ему Отто, что церковь оказалась за пределами гетто [263].

Несколько неевреев все-таки остались в гетто. Тадеуш Панкевич не закрыл свою аптеку «Под орлом» на площади Згоды. Он первым увидел последствия приказа Отто: «Бесчеловечные депортации, чудовищные преступления, постоянное унижение человеческого достоинства и самоуважения жителей гетто» [264].

Это свидетельство напомнило мне отрывок из романа «Капут» Курцио Малапарте, изданного в 1944 году. За два года до этого автор побывал в оккупированной Польше в качестве корреспондента итальянской газеты «Коррьере делла Сера» и, видимо, плотно общался с Вехтерами. «Ужин у Вехтеров», — записал он в дневнике в январе 1942 года. «Нас принимает его супруга», — пишет он в чудесном загородном доме на холме примерно в восьми километрах от Кракова. «Мило, — замечает он. — Вехтер тоже венец, он ходил в школу в Триесте и владеет итальянским». Эти слова журналиста много значат [265].

«Капут» написан в журналистской манере на основе собственных впечатлений, как явствует из дневниковых записей и трех статьей в газете («Д-р Вехтер — венец, он молод, элегантен, отлично говорит по-итальянски с приятным триестским акцентом»). В одном эпизоде романа описан шикарный ужин в варшавском дворце Брюль в феврале 1942 года, устроенный губернатором Людвигом Фишером; на ужине присутствовали Шарлотта и Отто [266]. За трапезой, под вино, разговор коснулся жителей гетто, созданного Отто; Малапарте рассказал о своей встрече с двумя евреями, стариком и 16-летним юношей. Оба были наги. Что это: факт, вымысел, то и другое?

Далее журналист-романист передает полный доброжелательности рассказ Отто о том, как евреи, когда гестаповцы уводят их из гетто, раздеваются и отдают свою одежду родственникам и друзьям, так как им она больше не нужна. Рассказчик Малапарте отвечает, что тоже побывал в гетто и счел его «весьма интересным местом», на что Шарлотта спешит ответить.

«— Я не люблю ходить в гетто, — сказала фрау Вехтер, — это так грустно.

— Почему грустно? — удивился губернатор Фишер.

— Там schmutzig — грязно, — объяснила фрау Бригитта Франк.

— Да, schmutzig, грязно, — согласилась фрау Фишер…»

Нет сомнения, что, находясь в Польше, Малапарте встречался с этими персонажами. Неясно, правда, действительно ли звучали эти слова и проявлялись эти чувства, включая реакцию Шарлотты.

«— В Краковском гетто, — сказал Вехтер, — я приказал родственникам мертвых покрывать расходы на погребение. Результаты превосходные.

— Уверен, — сказал я с иронией, — падёж резко сократился за одну ночь.

— Ваша правда, сократился, — сказал, смеясь, Вехтер».

Дальше губернатор Фишер рассказывает о погребении евреев в гетто: слой тел, слой известки, еще один слой известки, слой тел. «Вот она, забота о санитарии», — хвалит Вехтер услышанное за едой.

Через несколько дней Малапарте побывал на еще одном ужине — у Ганса Франка в варшавском замке Бельведер, устроенном в честь чемпиона мира по боксу Макса Шмелинга. Там присутствовала и Шарлотта. После ужина все посетили варшавское гетто. «Я сидел в первой машине с фрау Фишер, фрау Вехтер и Генерал-губернатором Франком», — пишет в романе Малапарте; остальные гости ехали следом. Машины остановились перед воротами в высокой кирпичной стене, которой было обнесено гетто, — входом в «запретный город». Там гости вышли.

«В Кракове, — сказала фрау Вехтер, — мой муж построил стену в восточной манере, с изящными контурами и бойницами. Теперь краковским евреям совершенно не на что жаловаться. Элегантная стена в еврейском стиле» [267].

Гости посмеивались, топчась на мерзлом снегу. Было ли присутствие Шарлотты среди посетителей гетто и ее гордость за мужнину стену плодом воображения Малапарте? Скорее всего, нет. Судя по ее собственному дневнику, она побывала в варшавском гетто раньше, 2 апреля 1941 года. «Жуткий снегопад и холод», — записала она. В тот же день она ездила по магазинам, безрезультатно искала обувь. Вечером Шарлотта посетила концерт классической музыки [268].

Говорят, между фактом и вымыслом, реальностью и воображением пролегает черта. Не всегда, правда, ясно, где именно она пролегает и как изгибается со временем.

12. Бронислава

Работая над этой книгой, я несколько раз приезжал в Краков. Хорошо помню один визит, когда я стоял перед одним из немногих оставшихся фрагментов стены гетто и представлял, как Шарлотта входила через ворота внутрь.

В другой раз я поднялся на холм к Вавельскому замку, резиденции Генерал-губернатора Польши. Вместе с Никласом Франком я любовался «Дамой с горностаем» Леонардо да Винчи [269], мы стояли на балконе, который Никлас помнил с детства, смотрели на город [270].

В дворце Потоцких, где на бумаге венской фирмы «Хубер и Лернер» Отто писал письма, я бродил по коридорам, вдоль стен которых тянулись оставшиеся с того времени шкафы — губернатор мог держать в них свои личные и служебные вещи. Я посидел на старинном диване, постоял на балконе в его бывшем кабинете.

Меня познакомили с Брониславой Хоровиц, для друзей — Нюсей [271]. Она — последняя из выживших в группе спасенных Оскаром Шиндлером: работала на одной из его фабрик. Нюсе было 9 лет, когда немцы заняли Краков: «Паника, самолеты, сирены, но все говорили, что война неминуема, поэтому мы не удивились» [272]. Губернатором стал Отто. Она была ребенком и по малости лет не запомнила момента назначения и имени начальника. Однако в ее памяти остался приход немцев, приказавших очистить квартиру, и одна подробность: как выбрасывали из окна семейный скарб. «Многое было сиреневого цвета, моя мама любила этот цвет».

Упоминание подписанного Отто распоряжения носить нарукавные повязки со звездой Давида, спровоцировало еще одно воспоминание. «Я носила узкую белую повязку, — сказала Нюся. — Ничего, кроме страха, я не чувствовала, ведь я была маленькая». Разумеется, намного сильнее переживали родители, заражавшие своей тревогой детей.

Отто приказал создать гетто в марте 1941 года, и Нюся жила там с первого дня. «Сначала мы жили на Лимановской улице, дом 20, потом на главной, Рыночной площади, у стены. Позже переехали в одну комнату, где теснилось много народу». Там она прожила больше года вместе с братом. Весной 1942 года ее родители узнали о планах ликвидации гетто, но не о «переселении» его жителей, подписанном через несколько недель после Ванзейской конференции коллегой и другом Отто Рудольфом Павлу. Отто перевел его в Краков [273]. Секретарь из ведомства Отто отзывалась о нем как о Judenhasser, ненавистнике евреев, бесившемся при одном звуке слова «еврей».

Нюся и ее семья сбежали в другое гетто, в Бохню, где Отто наблюдал за казнью пятидесяти поляков. Потом их перевели в концлагерь Плашув под Краковом, где распоряжался Амон Гёт [274]. Там девочка видела виселицы, лютый голод, убийства детей и младенцев на подведомственной губернатору Вехтеру территории. «Люди приезжали на грузовиках и автобусах и пытались успокоить детей, но детям в считанные минуты сбривали волосы, потом швыряли во рвы и убивали». Это происходило дважды-трижды, а то и по пять раз в день.