Александр Чудаков - Сборник памяти
– Нет беллетризации типа: «Митрич, закладывай лошадь!» Жалко, что не изображены московские тусовки 70-х годов – только чуть.
Самая большая заслуга – после вашего романа хочется писать мемуары. Я ведь детство провела в закрытом городке «Свердловск-45». Закрытый настолько, что двери квартир не запирали – чужие в городок не попадали. Я даже придумала начало. У вас похоже на «Гости съезжались на дачу». А я хотела бы начать так: «В городе было все». Действительно, было. Мать с соседкой обсуждали проблему, как лучше сохранять черную, а как красную икру, стоит ли покупать винограда целый ящик – не испортится ли.
14/III. Был на вручении премии Ив. Петр. Белкина в Пушкинском Музее. Первый, кого встретил, был Фазиль Искандер: – Прочел твой роман. Я просто потрясен твоими знаниями! Говоря словами Белинского, энциклопедия крестьянской жизни! Я даже не представлял, что ты это знаешь.
– Да у тебя самого: и как буйволиц доят, и как сыр делают, мамалыгу варят.
– А интересно: отзывов больше от нашего поколения или от молодежи?
– От нашего.
– Да, что-то случилось. Какой-то перелом. Но все вернется!
17 марта. Вчера на ВВЦ часа полтора надписывал свою книгу, а Виталий Леонтьев ее рекламировал:
– Те, кто ценит в литературе не сенсационность и не злобу дня, а то, что заложено в каждом настоящем русском…
– Это могло бы стать русской робинзонадой…
– Лучший роман года.
– Бережно пронес сквозь… память о русской культуре, о том, что мы потеряли безвозвратно и что смогли сохранить.
– Триумфатор выставки Non fction…
– Осталось ли в нас что-нибудь от старой русской культуры? На этот вопрос отвечает роман Чудакова «Ложится мгла…».
– Те, кто любит настоящий русский язык…
– Роман, поучивший наибольшее количество отзывов.
– Роман-эпопея о русской жизни… <…>
23 апреля. Конференция в Пскове, посвященная 100-летию Каверина. <…> Б. В. Аверин. Мемуарная проза Каверина. <…> Подарил Маше Виролайнен и Аверину свой роман. Аверин тут же на заседании стал читать: «Одна рука черная <кузнеца>. Другая – вдвое тоньше, белая <деда>». – «Это нельзя придумать, это было!» Но я эту сцену придумал всю от начала до конца.
3 мая. Поправляя одно слово в концовке романа, ее перечел.
Расстроился.
<…> От некоторых стихов, романсов, прозы мне хотелось плакать. И вот уже не один читатель говорит, что плакал(а), читая последнюю главу моего романа. «И все они умерли». Неуж и мне удалось?..
18 июля. С Марленом Коралловым по телефону; записывал: говорил про роман.
– Я поразился! Я вас никак не связывал с этим пластом жизни. Ученый, талантливый, но с этим пластом…
– Ссыльно-каторжным?
– Да!
– Ну, я очень сбоку…
– Но выбрали вы именно этот пласт! Значит, он в вас лег как главный! Как точка отсчета в оценке всего. И я с вами во всем солидарен. Что меня больше всего поразило – блистательная память, количество бытовых деталей, тонкостей. Из писателей одни могут накидать подробностей, другие дать обобщения. С моей точки зрения высшее достижение – соединение того и другого, и оно у вас есть.
Еще одна психологическая черта, располагающая в вашу пользу. Я недавно прочел книгу Генц о Лиле Брик (она работает с архивом Катаняна). И у меня – сразу враждебность: Лиля и ее круг упоены своей исторической значительностью, у них – кровное пренебрежение к быдлу, коим они считают остальных и среди которых я полжизни вращался. И вас я прочитал после этой книги. И прочел про тот народ, который они презирали.
Где я сидел? Под Карагандой, Песчанлаг, лагпункт Майкадук. Долинка, которую вы в романе упоминаете, – курортное местечко – это с/х лагерь… Меня туда перевели, и туда ко мне приехал Белинков, после 8 лет получивший четвертак, как и я.
20035 января. С Юликом Крелиным, которому недавно сделали операцию по поводу рака прямой кишки и почки, поговорили об Эйдельмане, литературе, о смерти.
– Я раньше смерти боялся. Как это: меня не будет, и я ничего не буду знать, что происходит.
– Я раньше тоже огорчался, но потом понял, что ничего хорошего не будет, станет только хуже.
– Это тоже интересно. А я прочел у Сенеки, что о смерти надо чаще думать, тогда она не так будет страшна. Я стал – оказалось: верно.
– Привыкаешь?
– Видимо. Не знаю. Но – верно.
Поговорили о том, как не хватает Эйдельмана. <…>
28 января. Л. уехала к своим бедным подшефным туберкулезным детям в Горно-Алтайск; пошел на вручение премий «Триумфа» один. <…> Битов <…> – Читаю с запозданием твой роман, нравится. Плуг поставлен под нужным углом. <…>
10 апреля. Звонили из «Олмы-пресс». За 1-й тираж мне ничего не причитается, более того – я им еще и должен и буду покрывать этот долг из второго издания, буде оно состоится!
Срочно (за два дня) дописываю свой доклад «Вторая реплика» для Ялты. Завтра отъезд.
13 апреля, Ялта. Дом актера. <…>
Утром – море в 50 метрах под окном! Солнце. Всю ночь оно под окном же шумело.
<…> Надо сдаваться![52] Забыл плавки – то, что всегда клал в чемодан в первую очередь!.. Это, впрочем, не помешало славно поплавать в море. Вода чистая, пляж пустынен, солнце; на пляже пили мускатель.
Люди делятся на две категории: одни хотят жить здесь и сейчас, с максимальным телесным и душевным комфортом; другие – в памяти потомков, своих книгах, стихах, мелодиях, и ради этого готовы на любые лишения здесь и сейчас.
14 апреля. С утра почему-то вспомнился Борис Балтер. Умер больше 30 лет назад, а мог бы жить до сих пор. <…>
XXIV Чеховские чтения, Чеховский музей. <…>
16 апреля. Доклады почти все – полный бред. Не выдержу – сочиню очередную пародию. <…>
7 мая. Вчера прилетел в Кёльн. <…>
10 мая. <…> При каждой сложности (= неприятности) жизни (например, сейчас в Кёльне: содрали много за квартиру, сложно утрясал несостоявшуюся поездку в Париж и пр.) убеждаюсь, к ней (жизни) я не приспособлен, хотя, видимо, недурно много лет притворялся, и все считали, что у меня все в порядке. Не в порядке. Каждая чепуха стоит огромного нервного напряжения, последующего самоедства, что сделал все неправильно – а в этом состоянии не могу работать. А когда удается это не разгрести (этого почти не бывает), а отодвинуть, забыть (и загнать этим в тупик), то работаю несколько дней прекрасно, в последнее время таким образом написал статью (недурную, кажется) в Festschrif Вольфу Шмиду, полуторалистную статью о «Коньке-Гобунке». Таким же образом написал роман – но это была исключительная ситуация: Корея, никто ни с чем ко мне не лез, не было быта, никаких взаимоотношений ни с кем.
<…> «Dienstag, 13 Mai 2003 11:56 <…> <Мое стих-е, посланное по e-mail>[53]
К <…>
Я приснился себе медведем, теперь мне трудно ходить.
Г. Адамович
Я все жилы тянул, надрывался
Человеком когда-нибудь стать:
Разучился лапу сосать,
Научился читать и писать.
Но, похоже, медведем остался.
Приучился носить костюм,
Шаркать лапой, убравши когти,
Перестал даже быть тугодум,
В заграницы езжу в гости.
По утрам я уже не рычу,
Косолапя противовольно;
Если гладить меня – молчу
Или тихо урчу довольно.
И почти привык к людям,
Правда, что-то их слишком много.
Но уж тут виноват я сам,
Что покинул лес и берлогу.
17 мая. <…> Покойный палеоботаник Сергей Викторович Мейен, про которого говорят, что его имя будет стоять рядом с именами Четверикова, Любищева, Вавилова, на вопрос, как отделить бесплодный шовинизм от естественного желания сохранить своеобразие, охранить культуру от безнациональных идей современности, сказал: «Индикатором должно служить отношение не к своей, а к чужой культуре: если «патриот» хоть чем-то принижает чужое, значит он ратует не за своеобразие, не за разнообразие культур, а за свое господство – значит, «возрождение» он видит в подавлении» (Вопр. ист. науки и техн., 1987, № 3. С. 171)».
11 июня. 10-го в ресторане «Огород» (Пр. мира, 28) был большой съезд в честь присуждения Ире Прохоровой Госпремии. <…>
На торжестве Ирина пела частушки и танцевала очень изящно. Общался с Галушкиным, Ивановой, <…> А. Зориным. Последний рассказывал, как он изучал в Гарварде со студентами мой роман. Один аспирант написал интересную работу: сравнение моего романа с «Виньетками» Жолковского. У обоих авторов преодоление мрачной действительности, но у Жолковского словом (и все в конце концов сводится к mot автора по поводу изображенного), а у Чудакова – при помощи коллективных усилий.
