Александр Ширвиндт - Проходные дворы биографии
А.Ш.: Вкусно поесть для меня – это пюре, шпроты, гречневая каша со сметаной (с молоком едят холодную гречневую кашу, а горячую – со сметаной). Я обожаю сыр. Каменный, крепкий-крепкий, «Советский», похожий на «Пармезан». Еще люблю плавленые сырки «Дружба». Главное, чтобы они не были зеленые от старости.
Я воспитан в спартанских условиях выпивки и посиделок на кухнях. В гараже, на капоте машины, раскладывалась газета, быстро нарезались ливерная колбаса, батон, огурец. Хрясь! И уже сразу хорошо. Когда сегодня я попадаю в фешенебельные рестораны, милые мальчики и девочки, обучавшиеся на элитных официантов, приносят «полное собрание сочинений в одном томе» – толстые, в переплете из тисненой кожи меню, от которых у меня сразу начинается изжога.
Раньше и в ресторанах было проще: быстро мажешь хлеб горчицей, сверху – сальцо, солью посыпанное, махнешь под стакан – и уже «загрунтовался». Ну а потом заказываешь, что они могут добыть у себя в закромах.
В сгоревшем ресторане ВТО были «стололазы». Прибегал ктонибудь из артистической среды не очень состоятельный, сразу – водочка, капусточка. А дальше начиналось «стололазание». Причем это не грубо и примитивно: плюх к столу и «Дай выпить!». Это была игра. Классная актерская саморежиссура. Сюжет, каждый раз сочиняемый заново. «Боже мой! Кто это?! Это ты! Сколько лет, сколько зим! Я присяду? Буквально на секундочку. Как дела? Как, что? А что ты ешь? Ну-ка, дай отведать кусочек… А что пьешь? Вот это?!» – «Хочешь выпить?» – «Да нет… Разве что символически. (Пригубливает.) А знаешь, вообще-то вполне…» И когда за этим столом резерв терпения исчерпан, выискивается другой столик – и снова: «Боже, это ты?! Как я рад!»
Я люблю накрывать стол. И умею. Но не хочу. Потому что как представишь себя в роли метрдотеля или шеф-повара, которым предстоит пережить шок: ты стараешься, неделю витаешь в творческих эмпиреях, сочиняешь все это… Стол – картинка! Пиши с него фламандские натюрморты для Лувра и Эрмитажа. И тут свора жаждущих кидается к столу. Куликово побоище! Я всегда сочувствовал рестораторам и их шеф-поварам, накрывающим торжественный стол. Как они переносят зрелище того, что неизбежно происходит в финале?
Н.Б.: Однажды мы с нашими соседями по даче Захаровыми поехали зимой в Клин, в Музей Чайковского. И на обратном пути мечтали, как будем ужинать: нас ждал очень вкусный фасолевый суп. Но когда приехали на дачу, оказалось, что во всем поселке вырубился свет. А это значит, что не течет вода, батареи не греют и не работает электроплита. Мы с Александром Анатольевичем поставили на стол холодные закуски, зажгли всюду свечи, затопили камин и позвали Захаровых. Было тепло и уютно. И я даже испугалась: вдруг сейчас починят электричество и пропадет вся эта красота. И тогда я везде на всякий случай выключила свет. Сидим, едим, дрова в камине потрескивают, свечи горят. И тут я вижу слабый отсвет из кухни. Оказывается, я не выключила вытяжку над плитой. Бегу в кухню, включаю плиту и разогреваю фасолевый суп. Когда я внесла на подносе четыре дымящихся тарелки с супом, все очень удивились. А я сказала: «Вы все знали, что у меня горячее сердце, но не предполагали, что оно может даже согреть суп».
А.Ш.: Я абсолютный говноед. Единственное, чего не могу есть, – это чеснок. Не выношу холодец, студень и все, что дрожит. Если где-то пахнет чесноком, начинаю задыхаться. У меня партнерши были замечательные – Людмила Гурченко, Алена Яковлева, Ольга Яковлева… Они все лечились чесноком. Но зная, что я не переношу его запах, чем-то сверху пшикали. И получается еще страшнее, когда целуешься с ними (на сцене, на сцене).
В старости нельзя рыпаться никуда – худеть, толстеть, бросать пить, начинать пить. Самое страшное – когда прут против конституции. Это касается и физиологических проблем, и общегосударственных.
И сила воли нужна во всем. На слабой воле большинства и построена вся шарлатанская реклама. «Бросить пить окончательно и бесповоротно за один сеанс!», «Похудеть на 30 килограммов навсегда! Дорого». А я знаю способ лучше и дешевле: когда чувствую, что не влезаю в свои бархатные брючки из спектакля «Орнифль», то понимаю, что пора брать себя в руки. Как? Перестать жрать! Вот тянешься к блину – и сразу вспоминай: блина не надо – грядет «Орнифль»!
Есть старый анекдот. Лежит оперный тенор с дамой в постели. Весело, уютно, свеча горит. Начинаются ласки. Звонок. Он берет трубку: «Да? Угу. А, спасибо…» Кладет трубку. «Деточка, одевайся, уходи, ничего не будет, у меня через месяц – «Аида». Так вот, если через месяц «Аида» и есть ощущение невлезания в театральный костюм, а он, как назло, такой, что клин в задницу не вставишь, тогда я выдерживаю неделю без еды.
Только решать – не есть после шести, не пить или не делать еще чего-то – надо сразу, прямо сейчас. А если начнешь откладывать до утра следующего понедельника – пиши пропало. Здесь все зависит от смелости. А когда оттягиваешь, значит, трусишь.
Чем ближе к финалу, тем меньше можно пить молока. «Не-нене, – говорят доктора, – ты свое отпил». Вообще сколько я всего уже отпил: водку отпил, коньяк отпил, кофе тоже. Не отпил только какой-то зеленый чай…
Н.Б.: В юности нам допинг в виде алкоголя не требовался – и без этого было хорошо. Пили в основном портвейн. Даже если на столе оказывалось что-то другое, оно все равно называлось «портвешок». Потом стали появляться венгерский «Токай», грузинские вина, коньяки.
Однажды Марк Захаров где-то достал две бутылки коньяка «Наполеон». Очевидно, на этот коньяк Марк истратил все деньги, потому что закуски не было никакой. А есть хотелось. Когда мы допили первую бутылку, кто-то обратил взор на букет белых калл, которые выглядели очень аппетитно. И мы их под «Наполеон» съели. Как сейчас помню, стебли оказались мясистые.
Когда Плучек поручил Марку и Шуре поставить спектакль «Проснись и пой!», они переписывали эту незамысловатую пьеску у нас дома. Решив, что в ней будет много музыки, гадали, какого бы композитора пригласить. В этот момент пришли мы с Мишей после просмотра «Бременских музыкантов» и, услышав, что им нужен композитор, закричали: «Гладков! Он гений!»
Позвали Гладкова, договорились о совместной работе, на прощанье сказали: «Пиши музыку, и на премьере выпьем «портвешка».
Портвейн к тому времени уже пропал из продажи, его не пили, осталось только название – «портвешок». И каково же было наше удивление, когда на премьеру спектакля Гена принес бутылку портвейна! Он понял слова буквально, решив, что это наш любимый напиток.
Теперь мы пьем то, что велит Миша. Сам он пьет только вино, но нам разрешает водку. Причем лишь одну (название не пишу – будет реклама). На ней мы делаем крыжовенную и «хреновуху» из хрена, выращенного на даче.
А.Ш.: Когда мы читали в ихней литературе, что герои шли и заказывали в баре кальвадос, бог знает что воображалось. А оказалось – яблочная водка. Теперь, когда пробуешь то одно, то другое в нынешнем изобилии, вспоминаешь прежде всего романтическое ощущение от прочитанного. Но в этом безграничном выборе тоже надо знать меру, чтобы себя не потерять. У меня вкусы остались прежние: больше всего люблю «Анисовую». Вот эти самые «Капли датского короля»… Пью или ее, или просто водку (пиво вообще не алкоголь, пиво – это мочегонное).
Когда-то я был на юбилее Георгия Шенгелая. А в Грузии тогда еще принимали по-настоящему, и за столом сидело человек 300… И у каждого стояло то вино, которое этот человек любит. И только возле моего прибора стояла «пол-литра».
Я пью давно и много. Удар держал всегда. Ныне, на склоне лет, конечно, силы не те. Поэтому надо хорошо понимать, когда пора уходить. Это процесс обратный тому, что было в молодости: тогда основное ощущение: «Только все началось!» Теперь же включается что-то вроде ограничителя на спидометре: зашкаливает, пора тормознуть. Но с гордостью могу сказать: хотя пару раз меня под белы ручки… нет, не будем вдаваться в подробности, но полной отключки у меня никогда не было.
* * *А.Ш.: Я просыпаюсь в 5 утра, супруга просит на цыпочках уходить в другую комнату. Потом приходит сонная собака. По утрам мы с Микки едим творожок. Ему хорошей еды нельзя, потому что он ест овечье дерьмо, этот рояль в конине или конину в рояле (Миша-то у нас – собачий академик). А утром, пока никто не видит, мы едим всякую настоящую еду. Больше всего он любит огурцы, особенно соленые, и болгарский перец.
Раньше у нас жил старый спаниель, и кто-то сказал жене, что если она возьмет к нему маленькую собачку, то молодая кровь его взбодрит. Чего-то она не взбодрила, пес умер, но остался у нас белый бандит по имени Микки. Жена увидела такого у Ярмольника – и влюбилась. Ленька и навел ее на питомник. Микки реагирует на все. Вечером, перед тем как выключить телевизор, мы на пять минут включаем ему канал «Планета животных». Особенно его волнуют тигры. С лаем он становится на задние лапы, чтобы дотянуться до них. И все время оглядывается на нас – чего вы, мол, спокойно сидите, когда у нас в квартире тигры. Если на экране телевизора лают собаки, он тоже начинает лаять. Они убегают. Он тоже бежит за ними за экран, смотреть, куда они убежали. Потом приходит с вопросом: «Где же, трамтарарам, они?» Я долго объясняю где.
