Ольга Елисеева - Екатерина Великая
Попытка Ивана Лопухина обосновать причины таинственности ничего не объясняет: «Для чего, говорили, тайно делать хорошее? Ответ на это легок. Для чего в собраниях так называемых лучших людей или публики не только никогда не говорят, да и не можно говорить о Боге, о добродетели, о вечности, о суете жизни, о том, сколь порочны люди и как нужно им заботиться о нравственном своем исправлении»[1598]. О Боге говорили в Церкви. А обсудить пути помощи ближнему можно было и открыто. Таинственность масонских собраний, с одной стороны, вовсе не предполагала криминала, с другой — не объяснялась пороками общества.
«Обман не явен в деле»Между тем государыня обращалась не только к самим московским «братьям», но и к так называемому «начальству» — светским и духовным должностным лицам, которые, по ее мнению, попустительствовали «нелепым умствованиям». Комедия писалась в 1785 году, когда генерал-губернатор старой столицы Я. А. Брюс и архиепископ Платон получили приказ освидетельствовать книжные публикации Новикова, чтобы установить, не заключен ли в них «раскол». Кроме того, Платон должен был испытать твердость издателя в вере и «нашел его таким христианином, каких бы желал он, чтоб было больше»[1599].
Эта фраза, часто приводимая в трудах о Новикове, взята из мемуаров Лопухина, друга и сподвижника издателя, который с видимой искренностью и горячностью доказывал именно христианские добродетели членов «братства»: «Единое сие заключается в духе Христовом — долженствующим быть истинною жизнью человека — в духе чистой любви к Богу и ближнему, которое есть единственный источник совершенной добродетели»[1600]. В разговоре с графом А. Г. Орловым, «который меня лично столько же любил, сколько был против общества нашего и правил его», Лопухин оправдывался: «Мы издали много книг. Конечно, на каждой странице почти каждой из них найдете вы поучение, что надобно истреблять в себе самолюбие, смиряться, все сносить, принимая все от руки Божией, покоряться властям»[1601].
Тем не менее Платон составил список из двадцати трех «сумнительных» книг. Под боком у архиепископа разрасталось целое духовное направление, весьма мало согласное с православием. Но он привычно предпочитал бороться со вчерашними врагами — «гнусным и юродивым порождением так называемых энциклопедистов». Их труды в первую очередь и попали в список. При этом Платона нельзя обвинить в близорукости. Он прекрасно был знаком с предметом беспокойства государыни и частным образом осуждал масонство. «Часто бывал я тогда у преосвященного… — писал Лопухин. — Он очень в разговорах восставал против нашего общества; однако ж расставались мы всегда приятелями»[1602].
Архиепископ обладал и умом, и образованностью, и необходимой политической зоркостью. Возможно, именно поэтому он предпочел уклониться от прямого столкновения с людьми, без сомнения, сильными, связанными с наследником Павлом — то есть с теми, кому, казалось, принадлежит будущее. Из двадцати трех названных им книг императрица запретила только шесть, остальные вернулись в лавки. Зато все изъятые были масонскими. Например, розенкрейцерская повесть «Хризомандер», «Химическая псалтырь», приписываемая Парацельсу, и сочинение Штарка «О древних мистериях, или О таинствах, бывших у всех народов». Последнее, по словам Платона, восхваляло язычество и утверждало, что Церковь ведет свои обряды от языческих ритуалов[1603].
Как мы помним, в «Утреннем свете» говорилось, что ответы на многие вопросы мироздания скрыты в «таинствах древних», и выражалось желание, чтобы «подобные им таинства еще по ныне находились»[1604]. Лопухин также отстаивал это мнение: «Мистерии древних служат сильным доказательством возможности добрых и полезных обществ тайных»[1605]. Такие рассуждения позволили Екатерине поставить знак равенства между новыми «магами» типа Калифалкжерстона и шаманами народов Севера. Если мудрости следует искать в языческих обрядах прошлого, то почему не в живых реликтах, среди диких племен, населявших империю? Взгляд весьма здравый с позиции современной эзотерики и фольклористики.
Комедия «Шаман Сибирский» повествовала о том, как приехавшая из Иркутска семья тамошнего чиновника Бобина привезла с собой шамана Амбан-Лая, который якобы вылечил барыню. На самом деле слуги разбили склянку с приготовленным им целебным настоем, побоялись сказать и поставили другую — с водой. А госпожа Бобина поправилась сама.
Амбан по пьесе не столько плох, сколько дик и плутоват. Мудрость его, вычитанная из древней китайской книги, напоминает буддизм. При этом оказывается, что между масонами и шаманским искусством немало общего: «Шаманы тому учатся по степеням. Сей прошел сто сорок степеней; на каждой они имеют правила, чтоб исподволь дойти до восхитительных».
В пьесе есть неожиданный поворот. Слуга Прокофий, рассуждая о бегстве шамана, говорит, что «городовым колдунам завидно» от успехов заезжего. Эта мысль показывает, что императрица понимала, до какой степени соперничество между разными системами создает погоду в масонской среде, и учитывала возможность оговора одних адептов другими из соображений конкуренции.
Падкие на всякую новинку жители столицы оказались готовы признать языческого жреца и мудрецом, и колдуном, и целителем. У него мигом появляются последователи, что позволяет шаману открыть целую школу — прямой выпад против московских масонов. Естественно полиция заинтересовалась новым заведением, что привело бедного Бобина в трепет. Приятель говорит ему: «Как сведают заподлинно, колико его учение не сходствует с общим установлением, то достанется и тому, кто привез лжеучителя». И это также было выпадом в адрес мартинистов. Как узнает правительство, насколько опубликованные книги не соответствуют христианству, так «достанется» и тем, кто переводил, печатал, распространял «лжеучителей».
Угроза прозвучала в конце 1786 года. И была проигнорирована. До расследования оставалось пять лет. Екатерина еще избирала «кроткие способы… ко исправлению», например, постановку пьес и прозрачные намеки. «У подобных мудрецов, буде обман не явен в деле, то по крайней мере, в мыслях или за пазухою», — предостерегала она зрителей. «Следуя мнимым правилам, обманываете сначала сами себя, а потом и тех, кои вам подают веру», — обращалась императрица к членам «братств». Возможно, те уповали на высокое покровительство. А возможно, комедии казались им слишком простыми для утонченных умов. Так и было на самом деле. Но в отличие от обычных писателей наша героиня имела громадную власть, которую не пускала в ход очень долго.
