Григорий Грум-Гржимайло - По ступеням «Божьего трона»
История Уйгурии нам вообще мало известна, не подлежит, однако, сомнению, что большой политической силы государство это никогда не имело. В начале XII в. идикот Билик-баг почел себя даже настолько слабым, что не решился оказать сопротивления Елюй-даши и купил свою независимость, предоставив в распоряжение предприимчивого киданьца необходимое количество вьючного скота и жизненных припасов; затем он проводил его за пределы своих владений. Как далеко простирались они на запад, это видно из следующих слов Джувейни: Гурхан (Елюй-даши) «прибыл сначала к пределам земли киргизов, но, видя, что они стараются противостоять ему, повернул к земле Имильской, где и основал город»[334]. Всего допустимее, что, следуя южной Джунгарией, он дошел до Куйтуна, где и свернул к Тарбагатаю, на реку Эмиль, так как, перейди он хотя бы за Джунгарский Ала-тау, такой сворот уже был бы мало понятен.
В ставшей мне доступной китайской исторической литературе я нашел только одно указание, относящееся к западной границе Уйгурии; оно касается Манаса, при Сунской (960−1280) и Юаньской (1206−1368) династиях входившего в состав земель этой последней[335].
Под именем Цин-суй-чэна Кур-кара-усу основан был в 1781 г.[336] Во время дунганского восстания он был разрушен, но китайский его гарнизон успел не только укрепиться в ближайшем импане Ши-хо (Си-ху), но и продержаться тут до прихода войск Цзо-цзун-тана. Современный город, известный у простонародья под именем Лао-чэна, т. е. старого города, а в официальных сферах под именем Кан-суй-чэна, закончен был постройкой вчерне лишь в 1888 г., когда сюда и перенесено было управление округом.
Кур-кара-усу, расположенный в узле дорог, ведущих в Тарбагатай, Кульджу и Урумчи, имеет большое стратегическое значение, вполне оцененное и китайцами.
Предместье Кур-кара-усу по площади невелико, но очень тесно застроено. Богатых лавок в нем много, и все они, как говорят, недурно торгуют. Особенно ходко идет китайский товар: шелковая и бумажная мануфактура, готовое платье и сапоги, чай, табак, трубки, флаконы для нюхательного табака, фаянсовая посуда и проч. Не жаловались на дела и местные русские торговцы, имевшие здесь в 1890 г. двадцать лавок с общим оборотом в полтораста тысяч рублей.
Абсолютная высота города равняется 1847 футам (563 м).
Глава сороковая. Последние дни в пределах Китая
К западу от нее мы вновь вышли в степь, которая на этот раз тянулась километров на шесть, до одинокого постоялого двора, стоявшего на краю обширного тростникового займища. Здесь, среди низкорослого карагача, собака навела нас на фазанов, стрельба по которым затем уже не прекращалась вплоть до вступления каравана в большое селение Пуртаджи (Бургацзи), где мы и остановились. Кроме фазанов, на этом перегоне нашим охотникам посчастливилось убить одну антилопу и с десяток чилей (Perdix barbata).
В Пуртаджи слухи об участившихся разбойничьих нападениях на караваны получили большую определенность. К нам явились даже наши извозчики с предложением выждать попутчиков: на большой-де караван киргизы напасть призадумаются!
Излишне, конечно, говорить, что предложение это не было принято и что на следующий день мы покинули Пуртаджи в обычное время.
Это селение расположилось на правом берегу р. Баин-гола, пашни тянулись еще на протяжении 3 км, а затем дорога вышла на солонцовую степь, орошенную рекой Джиргалты. Последнюю мы прошли по льду и, выбравшись на ее высокий левый берег, очутились в виду богатого лесом оазиса Сы-ко-шу, или Сыкошур. Сы-ко-шу населен китайцами, но в деревне мы застали немало и пришлых торгоутов ведомства цзюнь-вана, зимняя ставка которого находилась на берегу реки Джиргалты, километрах в семи к северу от дороги. Некоторые из них нас опознали, но нам теперь было не до бесед, так как мы торопились засветло добраться до пикета Гурту.
К западу от селения лес измельчал и мало-помалу перешел в кустарную поросль, где рядом с лозой, караганой, пустынным шиповником (Rosa elasmacantha Trautv.) и облепихой подымался тограк, саксаул, кургун (Halostachys caspica Pall.) и Tamarix. Одновременно почва получила бугристый характер и из суглинистой стала супесчаной. Серо-желтого цвета, тонко измельченная, сильно марающая, с частыми выцветами соли, она в значительной степени напоминала ил, да таково, вероятно, и действительное ее происхождение, так как вся местность к западу от Джиргалты и к северу от дороги должна была некогда служить дном озера Эби-нора. Китайцы называют ее Да-бэй-ху – великим северным болотом, и каждый наш шаг вперед оправдывал это название. Кустарная поросль поредела, чий сменился камышом, почва сделалась ноздреватее, напоминая все более и более солонец, а наконец появились и такыры.
На 29-м километре от Пуртаджи мы проехали мимо постоялого двора Дуршак, на 36-м выехали на сай восточного протока реки Оботу, четырьмя же километрами дальше вступили в селение Гурту. Но едва мы расположились на постоялом дворе, как к нам из импаня явилась какая-то личность.
– Господа приезжие, потрудитесь показать паспорта!
– Это зачем? В таких крошечных пунктах, как Гурту, визирование паспортов не вменено нам вовсе в обязанность…
– Вы правы. Но это делается для вас же самих. Передний путь очень опасен, и если мы будем знать, что вы – наши гости, то дадим вам сильный конвой.
– Поблагодарите вашего командира… Мы нисколько не сомневаемся в доблестных качествах ваших солдат, но рассчитываем также вполне и на наших людей…
– Вы отказываетесь? Вы правы… Ваши люди во сто раз храбрее наших солдат.
Несмотря на такое признание, Сан-гуань-ван отписал по начальству, что мы «самовольно» уехали из Гурту.
Мы покинули это селение ночью. Такое раннее выступление объяснилось необходимостью прибыть раньше в Ту-ду, дабы дать лошадям продолжительный роздых перед дальнейшей трудной дорогой через пески в город Цзин-хэ.
Река Оботу, широко разбросавшаяся по каменистому саю своими протоками, в эту позднюю пору несла очень мало воды; только в одном из ее русел глубина потока превышала 45 см, остальные же были или сухими, или затянутыми по дну ледяной коркой.
Пройдя сай, который ширился километра на четыре, мы углубились в пески. На нашем пути пески эти были неглубоки и часто сменялись серым суглинком, но к северу от дороги они вырастали в барханы, прочно, по-видимому, закрепленные саксаулом. На шестом километре мы вступили в тограковый лес, который и сопровождал дорогу более или менее густыми насаждениями вплоть до пикета Ту-ду, или, как его называет Успенский, То-док[337]. На этом участке пути мы перешли два речных русла: одно у заброшенного селения Да-цяо-цзы, принадлежащее речке Юдна-гол (Удуйн-гол? Уда-гол?), другое у пикета Хуа-шу-лин-цзы, принадлежащее речке Алак-текэ. Пикет Ту-ду, состоявший из двух плохоньких таней, харчевни и обширного, полуразрушенного импаня, в котором квартировало около десятка конных солдат, расположился у ключей, на краю плоской котловины, поросшей различными Gramineae и Cyperoceae. В нем мы застали с десяток телег, задержавшихся ввиду распространившихся сведений о появлении на дальнейшем отрезке пути значительной партии киргизских барантачей, грабивших караваны. Китайцы надеялись, что из Цзин-хэ им будет выслан конвой достаточно сильный, чтобы оградить их от всяких случайностей; и действительно, на следующий день у пикета Ша-цюань-цзы мы повстречались с полулянзой, спешившей в Ту-ду.
![Матвей Курилкин - Будни имперской стражи[СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)