Григорий Грум-Гржимайло - По ступеням «Божьего трона»
От плёса р. Локлон мы шли оазисом еще около 5 км, после чего вышли на пустошь, представляющую слегка приподнятый над долинами Хутуби и Локлона участок каменистой пустыни. На восточной ее окраине стояли развалины укрепления Ян-чан-цза, постройку которого Успенский относит «ко временам императора Цянь-луна и походу полководца Чжао-хойя в Или против Амурсаны» и приписывает китайцам. К сожалению, он не подкрепляет этого известия ссылкой на какой-либо источник, а без такой ссылки и самое известие утрачивает значительную долю в своей достоверности; к тому же оно не согласуется с тем, что нам известно о действиях Чжао-хойя против калмыков и, в частности, против Амурсаны. Певцов, основываясь, по-видимому, лишь на словах туземцев, приписывает постройку Ян-чан-цза джунгарам[311].
Действительно, туземцы называют это городище Калмак-шари, но ведь так называют они развалины и всех остальных более или менее древних городов Притяньшанья, разумея под именем калмаков [калмыков] и оиратов, и уйгуров. Что же касается джунгаров, то можно с уверенностью сказать, что их хун-тайши и зайсаны в укрепленных городах не жили. Унковский, долго остававшийся при урге Цэван-Рэбгаеа, говорит лишь о «коше», сплетенной из тальника и камыша, которая окружала «контайшину войлошную избу»[312]. Но если сами калмыки и не жили в городах, то это еще не значит, что их вовсе не сооружалось в Джунгарии в XVII и XVIII столетиях. Калмыки, нуждаясь в хлебе, из уведенных в плен восточно-туркестанцев образовывали земледельческие колонии, так называемые «тарану», среди которых обыкновенно и возникал оседлый центр, базар, быть может и городок.
Указаний на это немного, но все же имеются. Так, например, посол Байков показывает: «От камени (Саура) до Контайшина городка ходу три дня. А городок, сказывают, глиняный, а в нем две палаты каменные, бурханные; живут в том городке ламы (лобы), да пашенные бухарцы»[313]. рапорте полковника Лестока от 29 марта 1760 г. говорится: Полоненны бухарские крестьяне пашенные жили в помянутом городке (в калмыцкой земле, в урочище Ирень-Хабарга), который сделан был из сушеного, а не обожженного кирпича». «У речки же Эмиль имеется такой же городок с бухарскими хлебопашенными крестьянами под властью поена Дебачи»[314]. О том же городке в урочище Ирень-Хабарга говорится и в показании бухаретина Бай Назара Шахназарова, хранящегося в 51-м томе архива правления области сибирских киргизов в Омске[315].
Возможно, что Ян-чан-цза один из таких городков, но не менее данных за то, чтобы отнести его постройку к более раннему времени; особенно же заслуживает внимания массивность его постройки: такими толстыми стенами едва ли обносились слободы таранчей.
Пустошью, носившею, однако, местами следы культуры, мы шли около 12 км до небольшого дунганского селения, группировавшегося около разрушенного импаня Юн-фу-гоу. Здесь мы вступили уже в область, орошенную водами р. Хутуби.
Однообразное начертание названия этой реки никак не может установиться. Не говоря уже о явно неправильных транскрипциях, каковы Гутаба и Хутайяй, это наименование в настоящее время пишут: Кутукбай[316], Хутукбай[317], Хутук-би, Хутубей[318], Хутук-бай[319], Хотуби[320] и Хутуби[321]. Успенский пишет, что Хутуби есть только местное (китайское?) произношение слов Худунь-бан, означающих «место, богатое источниками»; но St. Julien говорит, что Хутукбай (Khoutoukbai) – слово джунгарское, передающееся словами «счастливое предзнаменование». В «Мэн-гу-ю-му-цзи» мы встречаемся со словом Хутуби[322], и также передает название это и «Сннь-цзяи-дао-ли-бяо»[323], но в «Синь-цзян-чжи-лё» говорится о реке Хотуби[324]. Полагаясь на привычное ухо нашего известного синолога Успенского, я остановился на Хутуби, хотя не могу не заметить, что нам называли эту реку – Хотуби, Хотук-бай и Хотук-бий, каждый раз с сильным ударением на хо.
От селения Юн-фу-гоу местность получила более оживленный характер; гравий и галечник сменились глинистым грунтом, Ephedra, Tamarix и Eurotia ceratoides – чием и камышом. Кое-где виднелись поля, сухие арыки с провалившимися мостами, обвалившиеся стены и хутора. На десятом километре мы прошли полуразрушенное селение Лао-цао-гоу, на тринадцатом – развалины другого селения и, наконец, на пятнадцатом вступили в густой лес, которым и шли до городка Хутуби на протяжении 6 км. Таких могучих карагачей, как в оазисе Чан-цзи, здесь не было, но зато лес был ровнее и разнообразнее по составу: карагач (Ulmus campesiris), конечно, преобладал, но наряду с ним довольно часто попадался и тополь, а по саям – джигда (Eleagnus hortensis), ива и облепиха (Hippophaл rhamnoides).
Городок Хутуби имел полуразрушенные стены и отличался таким же сравнительно обширным предместьем, как и Чан-цзи; здесь, однако, уже преобладали китайцы; таранчей же насчитывалось не более трехсот человек. Жизненные припасы расценивались в нем дешевле, чем в Урумчи.
Ночью при слабом западном ветре повалил снег; ему предшествовало затишье при 1° тепла. Снег с небольшими интервалами шел в течение одиннадцати часов, причем мороз, постепенно усиливаясь, достиг к вечеру 26 октября 10°.
В этот день мы прибыли в городок Тугурик.
Замешкавшись в Хутуби, мы выступили из него позднее обыкновенного; впрочем, и торопиться особенно было некуда, так как станция [перегон] предвиделась небольшая – всего каких-нибудь 27 км.
Тотчас за городом протекает довольно сильный рукав Хутуби, корытообразное русло которого, может быть, образовалось на месте арыка; на сай же реки мы вышли позднее, пройдя лесом 2 ½ км. Он представлял широкое поле крупной гальки, по которому лишь кое-где струилась вода. Лес на левом его берегу кончился, и впереди вновь развернулся участок глинисто-песчаной степи, опоясывающей с севера передовые уступы Тянь-Шаня. Впрочем, бесплодная пустошь тянулась недолго; уже на седьмом километре от реки мы вновь подошли к развалинам былой оседлости – поселку Лао-шань-цзы, а затем и к опушке карагачевого леса, вдоль которой курились десятки костров: то обжигался лес на уголь.
Двумя километрами дальше мы перешли через плёс р. Лао-шань-хэ, составляющей лишь восточный рукав реки Тугурик. Между обеими, по линии большой дороги, – не менее 15 км, из коих по крайней мере десять приходятся на пустыню, которую выдали нам торчавшие из-под снега корявые кусты саксаула (Haloxylon ammodendron). Впрочем, когда-то и в этой пустыне жил человек, о чем свидетельствуют встреченные нами развалины не то харчевни, не то одинокого хутора.
![Матвей Курилкин - Будни имперской стражи[СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)