Галина Серебрякова - Маркс и Энгельс
Среди друзей Энгельса был один, обществом которого он особенно дорожил. Маркс в свое время тоже радовался встречам с этим очень жизнерадостным человеком, одним из основоположников современной органической химии, немцем, коммунистом Карлом Шорлеммером. Его специальностью стали парафины, содержащиеся в нефти. Из них производятся спирты, жирные кислоты, эфиры и многое другое, нужное промышленности и людям.
Опыты, которые он ставил, были очень трудны и часто опасны. В 60-х годах, когда 30-летний химик познакомился с Энгельсом и Марксом в Манчестере, он являлся к ним нередко прямо из лаборатории с обожженным лицом и кровоподтеками на руках.
— С парафином шутки плохи, — говорил ему Энгельс.
— Да, опять небольшой взрыв, природа, как вражеская крепость, не хочет сдаваться. Только в боях можно овладеть ее сокровищами, — отшучивался Шорлеммер.
Шорлеммер был широко образованным в еврей области человеком. Это сказывалось и на предмете, которому он главным образом посвящал свою жизнь. Шорлеммер основательно занимался также и теоретической химией — стволом многоветвистой науки. Энгельс, сам страстно увлеченный естествознанием, изучающий до самых глубин многочисленные его разветвления, с особым наслаждением слушал Шорлеммера. Они обсуждали спорные, неразрешенные вопросы, и часто химик находил в Энгельсе необыкновенно проницательного и знающего учителя.
— А помнишь ли, Фред, как ты заставил меня броситься в пучину гегелевских размышлений? — не раз в шутку укорял Шорлеммер своего друга.
— Зато ты теперь единственный естествоиспытатель, знающий кита диалектики, презираемого невеждами и филистерами.
— Да, я высоко ценю этого сумбурного гения.
— Справедливо. Нельзя достичь ничего значительного в сфере общего естествознания, если рассматривать явления природы как нечто неизменное, раз и навсегда установившееся. А так, увы, считает большинство исследователей.
Убежденный коммунист, Шорлеммер, делясь с Энгельсом и Марксом тем, что приобрел в естествознании, черпал у них большим ковшом знания в экономике и науке революционной и партийной борьбы. Шорлеммер с годами сильнее ощущал в себе борца. Ему было чуждо равнодушие к социальным битвам, хотя жизнь его замыкалась кругом научных задач в лаборатории. Из года в год он становился все более известным. В тридцать семь лет Шорлеммера избрали в члены Лондонского королевского ученого общества. Он возглавил новую кафедру органической химии. Но почести и личное благосостояние нисколько не изменили ученого, достаточно умного и бывалого, чтобы искренне вышучивать всякую чопорность и зазнайство. Шорлеммер гнушался льстецов и, правильно оценивая себя, оставался очень скромным, доступным, умеющим радоваться жизни, природе и людям.
После смерти Маркса дружба с Шорлеммером стадо еще дороже Энгельсу. Знаменитый ученый не жил В Лондоне, но зато, приезжая в столицу, неизменно поселялся на Риджентс-парк-род.
Все близкие друзья Энгельса обычно становились также друзьями Ленхен Демут. Профессор Шорлеммер не был исключением. В этот раз он явился к Энгельсу не из Манчестера, а из Германии, где отдыхал у матери, но запоздал из-за шторма на Ла-Манше, задержавшего прибытие парохода и вынудившего его переночевать в гостинице Дувра. Домоправительница в нескрываемой тревоге встретила его на крыльце и разразилась упреками.
— Дорогая мисс Демут, посудину, в которой я переплывал взбесившийся Ла-Манш, трепало так, что я вообще не рассчитывал вас более видеть. Но все равно я прошу прощения за то, что наука еще не подчинила себе водную стихию. Потерпите, и я стану аккуратнее самого Энгельса. Кстати, дома ли он?
— Конечно, ведь это часы его работы, но даже и наш великий оптимист начал беспокоиться, не настигло ли вас в пути несчастье.
На пороге холла появился Энгельс и, широко улыбаясь, приветствовал друга.
— Шорлеммер, дружище, ты, как я и был, впрочем, уверен, жив и невредим. Женщины, как некогда Кассандра, склонны всегда вещать о худшем. Но если тебя не коснулся на нашей благословенной родине драконов закон против социалистов, ты огнеупорен и не можешь потонуть в бурных водах пролива.
— Не торопись с выводами, Фридрих. Представь, я едва не был судим как контрабандист.
Оба друга, взявшись под руки, вошли в кабинет.
Шорлеммер с комическими подробностями принялся повествовать о своем путешествии из Швейцарии в Дармштадт. Он пересек границу в то самое время, когда в руки германской полиции попал ящик с несколькими пудами запрещенной газеты «Социал-демократ», издававшейся в Цюрихе. И подозрение пало на странствовавшего по Европе профессора.
— Еще бы, — прервал Энгельс рассказ друга, — по полицейским понятиям, химик — конечно же, научно вымуштрованный контрабандист. И даже твоя внешность добропорядочного ученого не способна разубедить ищеек Бисмарка. А действительно, Карлхен, кто, кроме профессора Шорлеммера, мог провезти столь взрывную контрабанду? Ну, признайся же!
— Не пойман, не вор. На Востоке говорят, что из ста подозрений невозможно создать одной улики, как из ста ослов не сделать и одной лошади. Скандал, однако же, назревал большущий. Покуда я, ничего не зная о возникшем обвинении, следовал в Хехст, к моей матушке и брату явились с обыском. Вообрази, какой переполох в почтенном семействе! Едва я сам прибыл на место, как был тщательно освидетельствован, так сказать, просмотрен со всех сторон, и как описать тебе пренеприятное удивление борзых, когда они обнаружили при мне английский паспорт с всесильным львом на гербе. Как ты знаешь, я принял английское подданство после введения узаконенного зверства, называемого законом против социалистов. Я не пожелал довольствоваться приторными гримасами и извинениями местных сатрапов и расшумелся. Получилось все как нельзя более кстати для наших товарищей. И в итоге происшедшего в Дармштадте на подоспевших выборах социалисты получили по меньшей мере лишних пятьсот голосов. Не плохо, дружище?
В сумерки Энгельс и Шорлеммер отправились пешком по широкому Стрэнду к Пикадилли-серкус, где расположились театры. Дождь прекратился, но город остался как бы погруженным в густой серый кисель. В маленьком сквере ярко зеленела трава.
— Я нигде не встречал таких газонов, — заметил профессор химии. — Хрестоматийный рассказ сообщает о разговоре садовника с иностранцем, спросившим его, как достичь такой густоты зеленого ковра. «Нужно подстригать его ежедневно», — последовал ответ. «И долго ли?» — «Двести лет».
Энгельс выслушал Шорлеммера и ответил живо:
— Вот как. В этом я усматриваю немалый смысл. Так же вот коса английской буржуазии подстригает бедные слои населения, а в этом веке с особенным старанием пролетариат. Двести лет капитализма — это трагедия и это же величайшая школа для здешнего народа. Англичан теперь не подвигнешь одними проповедями. Колонии приносят огромные доходы, сверхприбыли небывалые, верхушка рабочего класса подкуплена подачками и высокой заработной платой. В социалистическое движение на острове рабочие массы по-настоящему еще не вступили. Раздробленные группы социалистов похожи на секты. — Помолчав, он закончил: — Иное дело Россия, только что высвободившаяся из кандалов крепостничества. Как это ни парадоксально, ей, самой отсталой стране, суждено открыть новую революционную эру человечества. Достаточно легкого толчка, чтобы лавина сдвинулась.
