Салман Рушди - Джозеф Антон
Кэрол Нибб умерла через десять дней после того, как Милану исполнилось три года, но он запомнил ее навсегда. Его единственная «настоящая» бабушка жила далеко, не хотела больше садиться в самолет, как ее ни просили прилететь, и ему не суждено было с ней встретиться. Кэрол лучше всех остальных, кого он знал, подходила под определение «бабушки», и теперь он ее потерял. Он был слишком мал, чтобы так тесно познакомиться со смертью.
Позвонила Хелен Филдинг: «Привет, Салман! Хочешь выставить себя на посмешище?» Делали фильм по ее роману «Дневник Бриджит Джонс», и она предложила ему сняться в сцене книжной презентации, когда Бриджит спрашивает писателя, как пройти в уборную. «Согласен, — сказал он, — почему бы и нет?» Актерская игра была его неудовлетворенной потребностью. В школе он с приделанным горбом, в шерстяных чулках играл безумную врачиху фройляйн Матильду фон Цанд в «Физиках» Дюрренматта. В Кембридже он исполнил несколько скромных ролей в студенческих постановках: испуганного судью в «Страхе и отчаянии в Третьей империи» Бертольта Брехта, ожившую статую в пьесе Эжена Ионеско «Будущее в яйцах» и скептика Пертинакса Серли, дружка легковерного сэра Эпикура Маммона, в «Алхимике» Бена Джонсона. Затем, после Кембриджа, были экспериментальные труппы в театре «Овал-Хаус». Порой они с Биллом Бьюфордом мечтали о том, чтобы сбежать, наняться в какую-нибудь малоизвестную летнюю труппу на Среднем Западе и радоваться жизни, играя в нелепых комедиях и жутких мелодрамах, — но сейчас об этом не могло быть и речи. На пару дней выставить себя на посмешище, снимаясь в «Бриджит», — этим приходилось довольствоваться.
Сцену презентации снимали два дня. Рене Зеллвегер даже при выключенных камерах не переставала говорить с британским выговором, поэтому было странное ощущение, что он беседует с самой Бриджит Джонс, а не с играющей ее актрисой. Колин Ферт был забавен и полон дружелюбия: «Я втайне надеюсь, что вы здесь сядете в калошу, потому что я-то не умею книжки писать». А Хью Грант поцеловал его. Это произошло в сцене, где они с Хью, давние друзья, встречаются после долгой разлуки, и перед одним из дублей Хью спросил: «Вы не против, если я поцелую вас вот сюда?» — после чего смачно чмокнул его в ошеломленные губы. В окончательный вариант сцена не вошла. Мой первый поцелуй на экране, думалось ему, — и не с кем-нибудь, а с Хью Грантом! — безжалостно вырезали ножницы монтажера. (Из мужчин, помимо Гранта, его целовал только кинорежиссер Абель Феррара, который, встретившись с ним в нью-йоркском ночном клубе, обнял его и пустил в ход свой мускулистый язык. К счастью, никакие камеры этого не запечатлели.)
Сыграть человека по имени Салман Рушди, чьи реплики написаны кем-то другим, оказалось трудней, чем он думал. Окажись он и вправду на книжной презентации и встреться там с неопытной молодой сотрудницей отдела паблик рилейшнз, которая ведет себя неуклюже и попадает впросак, его инстинктивным побуждением было бы пожалеть ее и подбодрить, и он попробовал сыграть именно так, но получилось не смешно. Чем высокомернее он обходился с Бриджит, тем комичней выглядело ее смущение. В сцене презентации участвовал и Джеффри Арчер[274], который был очень недоволен тем, что он ничего не должен говорить. «Я согласился прийти, — твердил он продюсерам. — Дать мне реплику-другую — это самое малое, что вы обязаны для меня сделать». Но они не уступили. Есть сценарий Ричарда Кертиса — и точка. Само собой, он тоже попытался сочинить для «Салмана Рушди» кое-какие добавочные слова, но все их в итоге из фильма вырезали, кроме одного еле слышного обмена фразами на заднем плане. Кто-то спрашивает его, насколько автобиографичны его книги, и он отвечает: «Вы знаете, до вас мне никто не задавал этого вопроса».
Теперь им было где жить в Нью-Йорке, и вблизи Иллюзия приобретала реальные черты. Она была способна изрекать слова, преисполненные такого величественного нарциссизма, что он не знал, как ему быть, — хвататься за голову или аплодировать. Например, когда некий глянцевый журнал назвал самой красивой индийской женщиной на свете кинозвезду Айшварию Рай, Падма в комнате, полной людей, заявила, что у нее «есть по этому поводу серьезные вопросы». Ее настроение менялось непредсказуемо и очень резко. На его счет она была осторожна: «Это лето мы вместе, а там посмотрим». Она чередовала жар с холодом, и он начинал сомневаться, что ради жара стоит терпеть такой холод. Несколько дней могла быть мрачна и замкнута, и вдруг наступало утро, когда она сияла как солнце. Его дневник был полон сомнений: «Долго ли я пробуду с этой женщиной, чья главнейшая черта — себялюбие?» Однажды вечером, когда после ужина, прошедшего не слишком мирно, они сидели в парке на Вашингтон-сквер, он сказал ей: «Мне такая жизнь не подходит». После этого несколько дней она была сама нежность, и он забыл, почему произнес эти слова. Он познакомил ее с несколькими женщинами, с которыми дружил, и в большинстве своем они ее одобрили. Когда он повторил ей их отзывы, на то хорошее, что было сказано о ее характере, она обратила куда меньше внимания, чем на похвалы форме ее грудей. Французский «Плейбой» раздобыл ее фотографии в обнаженном виде и поместил одну на обложку, назвав ее его «невестой». До слов ей было мало дела, и она не возражала против снимка на обложке, но хотела получить за него деньги, и ему пришлось нанять ей французского адвоката. Вот, значит, чем я теперь занимаюсь, изумленно думал он. Моя подруга красуется в голом виде на обложке «Плейбоя», а я выторговываю гонорар.
Плача, позвонила ее мать: супружеский кризис. Она хотела уйти от мужа, отчима Падмы. «Конечно, — сразу предложил он, — пусть приезжает и живет с нами». «В этот день я поняла, что люблю тебя, — сказала ему Падма потом. — Когда ты мгновенно согласился позаботиться о моей маме». И это было так: они любили друг друга. Немало лет он думал об этом как о великой любовной истории, как о грандиозной страсти, и так же, он верил, думала она. Да, их союз был неустойчив и, вероятно, обречен: но, пока он не распался окончательно, он не считал его чем-то иллюзорным. Он верил, что это настоящее.
Зафар приехал в Нью-Йорк и познакомился с ней. Сказал, что она ему нравится, но нашел странным, что отец сошелся с женщиной, которая ближе к его, Зафара, поколению, чем к отцовскому, и добавил: «Диковинное сочетание: интеллектуал — и модель». Тем не менее он счел ее «очень симпатичной» и сказал: «Если ты хочешь именно этого, я тебя поддерживаю». Он конечно же видел, как видели все, насколько важна для его отца эта новая вольная нью-йоркская жизнь без охраны, и понимал, что отец от нее не откажется.
