Брайан Бойд - Владимир Набоков: русские годы
На декабрь была назначена премьера «Изобретения Вальса», однако Анненков, который должен был ставить пьесу, поссорился из-за каких-то мелочей с дирекцией Русского театра и отказался от ее постановки41. Найти ему замену не удалось. В качестве компенсации Набоков 2 декабря сам выступил в доме 5 на рю Лас-Кас: в первом отделении он читал «Лик», во втором — «Посещение музея»42.
В декабре Набоков также собирал впечатления для нового рассказа. Больше десяти лет назад в Берлине он написал стихотворение в честь Надежды Плевицкой, чрезвычайно популярной певицы кабаре, исполнительницы русских народных песен. Теперь в Париже проходил суд над нею — Плевицкую обвиняли в пособничестве мужу, генералу Скоблину, организовавшему в сентябре 1937 года похищение главы Всероссийского военного союза в Париже генерала Миллера (чей предшественник на этом посту, генерал Кутепов, также был убит в 1930 году). Плевицкую признали виновной и приговорили к двадцати годам каторги. Пять лет спустя Набоков превратит ее фантастически-невероятное прошлое в рассказ «Помощник режиссера», первый из написанных им по-английски.
Уже в декабре 1938 года Набоков приступил к работе над первым английским романом — «The Real Life of Sebastian Knight» («Подлинная жизнь Себастьяна Найта»). Решение стать англоязычным писателем — хотя тогда оно еще не означало, что он перестает писать по-русски, — оказалось одним из самых трудных в его жизни. Конечно, первые сказки, которые читала ему мать, были английскими, так же как английскими были первые книги, которые он сам начал читать. Воспитанный в семье страстных англофилов, Набоков учился в Кембридже и, став Сириным, заслужил репутацию наиболее западного из всех русских писателей. С другой стороны, он изо всех сил стремился вопреки всем обстоятельствам стать великим русским писателем. В течение двух десятилетий Набоков неустанно оттачивал свой талант, хотя он был вырван из родной почвы, лишен достаточно широкой читательской аудитории, чтобы зарабатывать на жизнь литературным трудом, и не имел надежды на то, что его труды, каким бы признанием они ни пользовались среди эмигрантов, попадут в обозримом будущем в национальную литературную сокровищницу России или выйдут на международный литературный рынок. Страницу за страницей он штудировал четырехтомный словарь Даля, строку за строкой анализировал ритмику русского стиха. На пятнадцать лет он заточил себя в Германии, которую ненавидел, ибо, отказываясь выучить ее язык, он тем самым спасал родной язык от выцветания. За это время он довел до совершенства собственный прозаический стиль, равного которому — по мускулистой гибкости — еще не знала русская литература, и открыл новые литературные формы, не имеющие прецедента даже в великой традиции Пушкина, Гоголя, Чехова и Толстого, формы, которые позволили ему выразить новые литературные истины. Единственный из своего поколения, он стойко перенес и горький воздух, и бесплодную почву изгнания, не помешавшие ему вырасти в писателя первого ряда.
В начале двадцатых годов эмигранты еще могли надеяться, что советская власть вскоре рухнет. К концу этого десятилетия и в начале тридцатых годов сами произведения Сирина воспринимались как доказательство того, что эмиграция, несмотря на все бедствия и унижения, смогла, благодаря своей свободе, дать больше литературе, чем крупнейшая страна мира со всеми ее казенными свитерами и трубками для казенных писателей. Однако теперь Германия, вынашивающая планы завоевания мира, ставила под сомнение само существование эмигрантской читательской аудитории. Набоков, которому приходилось думать о сыне, вынужден был искать другой заработок. Место преподавателя русской литературы в Англии или Америке — если бы он таковое нашел — дало бы ему и хлеб насущный, и пищу для души. Однако, если вокруг него все будут говорить по-английски, ему сложно будет сохранить свой русский язык без потерь, даже если эмиграция продолжит свое существование. Способен ли он стать английским писателем?
Он обнаружил, что переводит собственные произведения на английский язык лучше, чем кто-либо из англичан. Он даже переписал один из своих русских романов по-английски и получил в качестве аванса сумму, которую он и не мечтал заработать в эмигрантской Европе. Теперь, когда в глазах Запада престиж Советского Союза, как последнего оплота в борьбе против фашизма, возрастал день ото дня, роман об эмигрантах был попросту невозможен. Но как писать для английских читателей, если он знал их среду хуже, чем они сами? Он уже написал автобиографические очерки о первом знакомстве русского с Англией. Нельзя ли из этого материала — если к тому же попробовать смонтировать его со свежими впечатлениями от литературного Лондона — извлечь ядро английского романа?
«Подлинная жизнь Себастьяна Найта» дала утвердительный ответ на этот вопрос. При всей английскости этого романа он был плодом чисто русских обстоятельств: реального исследования, которое Набоков провел для годуновского жизнеописания Чернышевского, и воображенных трудностей, с которыми столкнулся Федор как биограф своего отца; связи Набокова с Ириной Гуаданини и его решимости сохранить этот факт биографии в тайне. Более всего роман опирается на опыт «Дара», где Набоков попытался создать развернутую и подробную биографию писателя. Теперь он производит перегруппировку сходных тем, но при этом стремится не к масштабности «Дара», а к пародийной легкости, освоенной им в «Событии» и «Изобретении Вальса». Никогда раньше ему не удавалось с такой непринужденностью вписать столь сложную структуру в столь небольшое текстуальное пространство. Принимая во внимание скорость, с которой роман был закончен, кажется весьма вероятным, что Набоков тщательно подготавливал для него почву еще весной в Ментоне, оставив другие замыслы под паром.
В Париже поиски двухкомнатной квартиры ни к чему не привели. Пока Дмитрий играл или спал в единственной комнате, Набокову приходилось работать в ванной, где письменным столом ему служил положенный поверх биде чемодан. С наступлением вечера комната быстро выстужалась, и у Набокова от холода и долгих часов работы немели пальцы43. Все это время его угнетали мысли о тяжело больной матери, которую он не мог навестить, поскольку Гитлер все сильнее сжимал Чехословакию в своем кулаке44. Кроме всего прочего, ему приходилось писать роман не на своем первоклассном русском, а на английском языке, который казался ему второсортным. Несмотря на все эти обстоятельства, он непреклонно продолжал работу. Согласно условиям объявленного в Англии литературного конкурса, в котором он намеревался принять участие, рукописи должны были быть получены в Лондоне к концу января 1939 года. 29 января он сообщил одной из своих знакомых, что закончил работу над книгой и отослал рукопись45.
