Арсений Гулыга - Гердер
Второй принцип — меньшее почтение к героизму. Здесь опять-таки речь идет лишь о мнимом героизме, проявленном в завоевательных войнах; такой героизм совсем не заслуживает почтения и славы, приписанных ему традицией, идущей от греков, римлян и варваров. Надо развеять ореол славы, окружающий имена Мария, Суллы, Аттилы, Чингис-хана, Тамерлана. Подлинный герой — это «отец народа», им может быть лишь тот, кто обладает благородными дарованиями.
Третий принцип — отвращение к ложному государственному искусству. Последнее сводится к тому, чтобы любыми средствами — хитростью, обманом, насилием — добиться расширения границ и увеличения доходов. Мазарини и подобные ему политики должны наконец предстать перед глазами простого народа в их подлинном, неприглядном виде. Голос общественности должен одержать победу над этим чисто государственным принципом, над человеческим тщеславием и другими укоренившимися предрассудками.
Четвертый принцип — просвещенный патриотизм. Патриотизм необходимо очистить от шовинизма. Каждая нация имеет свои достоинства. Понимание этого должно породить презрение и отвращение к вмешательству в иностранные дела. Поистине осмеяния достойны все те, кто ненавидит и преследует друг друга из-за дел другой страны, которые недоступны их пониманию, в которых они ничего не могут изменить и которые вообще их не касаются.
Пятый принцип — чувство справедливости к другим народам. У народов должно постепенно проснуться чувство солидарности. Всякий, кто нарушит чужие права, посягнет на чужое благополучие, оскорбит чужие обычаи и мнения, должен навлечь на себя всеобщее осуждение. «С ростом этого чувства незаметно возникнет союз всех просвещенных народов против всякой агрессивной силы. Скорее приходится рассчитывать на этот немой союз, чем на предложенное Сен-Пьером формальное соглашение дворов и кабинетов. От них не дождешься первых шагов, но и они в конце концов вынуждены будут вопреки сознанию и воле подчиниться голосу народов» (9, т. XVIII, стр. 271).
Шестой, принцип касается вопроса о торговых притязаниях. Торговля должна объединять, а не разделять людей. Этому способствуют созданные самой природой средства сообщения — моря и реки. Если какой-нибудь народ закрывает море для других, он навлекает на себя всеобщее недовольство как поработитель свободной стихии. Происходит лишенное всякого смысла кровопролитие, так как выгоды торгующих держав отнюдь не исключают друг друга и их благосостояние зависит только от сохранения непрерывного мира.
Седьмой принцип — деятельность, труд. Колос — оружие против меча. Чем больше пожинают люди плодов своей полезной деятельности, тем скорее они поймут, что секира войны уносит многое, но не приносит ничего.
Такова мирная программа Гердера. Ее отличительные черты — гуманизм и демократизм. Гердер апеллирует не к правительствам, а к широким массам, которые больше всего страдают от войны. Если голос народов прозвучит достаточно внушительно, правители вынуждены будут к нему прислушаться и повиноваться. Строго говоря, мирная программа Гердера не исключает, а дополняет программу Канта. Каждый из них прав по-своему, и это относится не только к планам достижения всеобщего мира. Философско-исторические идеи Гердера, пропущенные сквозь критическую призму предельно трезвой философии Канта, влились в общий поток духовного развития эпохи, подготовившей научное понимание социального процесса. История «сняла» спор двух мыслителей, к более обстоятельному рассмотрению которого мы обратимся в следующей главе.
Глава четвертая
Полемика с Кантом
На первый взгляд полемика Гердера с Кантом может показаться трагическим недоразумением. Недоразумением потому, что оба мыслителя не были антиподами, их объединяла общность гуманистических идеалов Просвещения; для остроты спора им приходилось заведомо упрощать воззрения оппонента. Трагическим столкновение оказалось для Гердера (Кант вовремя остановился и прекратил свои выпады), который, не завершив своего основного труда, потратил бездну времени и сил на безрезультатные попытки ниспровергнуть критическую философию, ознаменовавшую новый этап в развитии мировой мудрости. Опор с Кантом на долгое время скомпрометировал Гердера в истории философии. Немецкие профессора, боготворившие Канта, видели в эскападах Гердера лишь старческое брюзжание раздраженного чудака. Отсюда понятно, почему Куно Фишер в своей фундаментальной «Истории новой философии» упоминает Гердера только мимоходом и полностью дисквалифицирует его как теоретика: «Он пишет скорее живо, чем понятно; избыток чувств часто выливается у него не в ясные выражения, а в немые восклицательные знаки, мысли — в ряд тире… Это, без сомнения, был не такой человек, который мог действительно понять Спинозу и критически разобрать, а тем более опровергнуть Канта» (25, стр. 692). И даже автор вышедшей в наши дни пятитомной монографии, посвященной духовной жизни Германии конца XVIII в., Г. Корф отвадит полемике Гердера с Кантом всего один абзац и то лишь затем, чтобы сказать, что она не имела значения «ни вообще, ни тогда, когда она велась». «Метакритика» Гердера, по мнению Корфа, «в самой своей основе неудачное произведение, в котором стареющий человек изливает свою злобу по поводу вещей, которых он не понимает» (34, т. 2, стр. 103).
И все же в выступлениях Гердера против Канта было свое «рациональное зерно». Его заметил Меринг, впервые сказавший доброе слово о гердеровской философии. «Если объединить заслугу и ошибку Гердера в одном тезисе, — писал немецкий марксист, — то следует сказать, что он защищал принцип исторического развития в такое время, которое ставило своей задачей разрушение исторических руин пережившего себя прошлого. Он стоял в рядах буржуазного просвещения как его нечистая совесть. Он обладал как раз теми способностями, которых оно не имело и не могло иметь, но которые оно должно было иметь, чтобы победить. Именно поэтому Гердера никогда не любили все односторонние рассудочные просветители — от Канта до Давида Штрауса» (20, стр. 520). Большой знаток и издатель гердеровских произведений Б. Зупхан справедливо отмечал, что Гердер «должен был выступить с критикой кантианской школы, которая не оставляла места для его генетической теории, всегда исходившей из опыта» (9, т. XXI, стр. XI).
Мы уже знаем, что молодой Гердер восхищался своим учителем. Кант отвечал ему взаимной симпатией. Как-то студент изложил в поэтической форме содержание лекции о времени и вечности и вручил рукопись профессору. Канту стихи так понравились, что он прочитал их своим слушателям с кафедры.
