Илья Дубинский-Мухадзе - Нариманов
Чтобы досказать до конца все, что относится к долгу Нариманова Тагиеву…
«СВИДЕТЕЛЬСТВО
Настоящее свидетельство выдано Нариману Нариманову в том, что он в осеннем полугодии 1908 г. подвергался в Медицинской Испытательной Комиссии при Императорском Новороссийском Университете экзаменам на степень Лекаря, таковое выдержал и в заседании Испытательной Комиссии 20 октября 1908 г. состоявшемся признан Лекарем.
Губернский врачебный инспектор
Антаев».
Дальше несколько недель врачебной обязательной практики в клинике при университете. А в первых числах марта следующего девятьсот девятого года — арест, заключение в Метехский тюремный замок в Тифлисе, ссылка в Астрахань.
Кое-как устроившись на Волге, Нариманов пишет Тагиеву: «….Контора Ваша требует этих денег сразу. Так как сразу не могу уплатить, то предлагаю в месяц по 25 рублей. Прошу известить меня о Вашем решении». Пойдут почтовые переводы из Астрахани. Взносы по возвращении в Баку. Приходные книги конторы исчерпывающе засвидетельствуют: долг до последнего гроша весь возвращен. Предельная щепетильность, унаследованная от родителей.
А сейчас на учительском съезде Нариманов не станет касаться — пожертвование он получил или ссуду на время — подробность слишком частная, второстепенная. Ограниченные минуты, нехотя предоставленные ему «подавленным, ошемломленным Гасан-беком Зардаби, необходимы для выяснения несравненно более значимого. Того, что опасно угрожает развитию общества, воспитанию гражданского мужества.
Нариманов говорит, чуть повысив голос: — Это верно, что я был одним из тех, кто учился на средства Гаджи Тагиева. Но я не знал, что господин, поддерживая бедных студентов, отнимает у них право иметь свое суждение о предмете. Помогает студентам с той целью, чтобы они поступали так, как велит благодетель-миллионер. Я на это не способен. Я свое прошлое и настоящее не могу омрачить позором: молчать там, где нужно кричать, воплем души выражать свой протест. Никому я не давал права и не позволю за деньги заставить меня молчать в то время, когда другие не только открыто говорят, но проливают свою кровь за освобождение от царского гнета.
Перед всем съездом я с радостью отвергаю помощь мне господина Тагиева, чтобы оставаться свободным в своих действиях и чтобы потомки наши не продавали себя за презренное золото!
Прежде чем в зале раздадутся еще не очень дружные возгласы одобрения, хлопки, к Нариманову почти вплотную подходит мелкими быстрыми шагами Тагиев. Цепко прицеливающийся взгляд, сжатые губы. Молча рассматривает. Так, как будто видит впервые. Возможно, открывает для себя нечто новое. Существенное.
Съезд ко вчерашнему своему решению не возвращается. Остается оно, стало быть, в законной силе.
10
«От Центра партии «Муджахидов» господину милостивому Нариману Нариманзаде в Баку. 4 ша`абана 1325 года[34], № 64.
Дорогой наш брат, как Вы, следуя своим прогрессивным убеждениям, не отказываете во всевозможной с Вашей стороны помощи столь обязанным Вам нашим персиянам, тысячелетиями остававшимся в цепях унижений и оскорблений, так и персидский народ и особенно наша партия «Муджахид», уверяем Вас, пока стоит свет, никогда не забудем Ваших самоотверженных стараний, служащих первейшею причиною учреждения в Персии конституции».
Трудами чинов Тифлисского губернского жандармского управления письмо — оно захвачено при обыске в ночь на первое марта девятьсот девятого года — переведено с фарсидского языка на русский. Дважды подчеркнуты красным карандашом особенно крамольные слова: «причиною учреждения в Персии конституции». Поставлен внушительный восклицательный знак.
Ни усилий, ни времени охранители режима не жалеют. В папку аккуратно уложены сто тридцать два листа — тайные сообщения агентуры, протоколы допросов, «переписка в порядке статьи 23 Правил Военного Положения» с Баку и Санкт-Петербургом. Изыскания жандармского ротмистра Лолиашвили, жандармского полковника Еремина, генерала от инфантерии Шатилова — начальствующего над особым отделом канцелярии наместника Кавказа.
Результат, грех роптать, достаточно обнадеживающий для доктора Нариманова. На месяцы затянувшееся следствие не способно сколько-нибудь обосновать грозные обвинения в «…соорганизовании в Тифлисе отделения партии «Муджахидов» на началах, полной партийной дисциплины и установки единства действия между отделением и Центром… В контроле за приходом и расходом денежных поступлений и вообще наблюдений за всей деятельностью партии… В занятиях отправкой людей, оружия, взрывчатых веществ в Персию, в революционную армию Саттар-хана и Багир-хана… В оказании крайне вредного влияния не только на проживающих в крае персидско-подданных, но и на русско-подданных».
Сам же он упорно не внемлет «поверьте, истинно дружеским советам» не отягчать свою участь «заведомым запирательством». Многоопытным мастерам развязывать языки доктор показался человеком предельно учтивым, мягким. Никаких затруднений причинять бы не должен…
Совсем в другое время, в девятьсот восемнадцатом, в Астрахани, на уже помянутой встрече с мусульманами-коммунистами и государственными работниками Нариман Нариманов обронит: «В 1906 году, когда, находясь во главе персидской социал-демократической партии «Муджахид», мне приходилось отправлять агитаторов в Персию с нашей программой…»
Дважды в неделю между Баку и Энзели[35], бойким торговым городком в Гилянской прикаспийской провинции Северной Персии, ходят не спеша пароходы общества «Кавказ и Меркурий». Трюмы и палубы судов сверх всякой возможности забиты артелями персиян, ищущих заработка на нефтяных, промыслах или возвращающихся в такой же бедности домой.
Лица у всех одинаковы — черные с зелеными потеками. Головы, побритые широкой дорожкой от лба до шей, как бильярдные шары. Оставшиеся по бокам жесткие, склеенные мазутом волосы пучками торчат в разные стороны. Персиян ставят на наиболее тяжелые работы, платят вдвое меньше, чем всем другим. О них сообщала «Искра»:
«Рабочий, приходящий из страны самого широкого произвола, представляет из себя существо совершенно темное, забитое до последней степени, абсолютно не имеющее представления о правах человека. Он привык безропотно подчиняться и работать в слепом подчинении всю свою жизнь».
Нетрудно представить, сколь необычными способностями, знанием человеческой психологии, воистину неисчерпаемой энергией надо обладать, чтобы пробудить эту безликую массу обездоленных, вселить в них веру в самих себя, в свою возможность распрямиться, своею властью обрести гражданские права. За это берется «Гуммет», тон в которой все больше задает Нариманов. Написанная им прокламация:
