Владимир Жданов - Добролюбов
История продолжалась несколько дней. Давыдов обещал прощение, если виновные сознаются, и угрожал наказанием, ссылкой в уездные учителя в случае упорства. Студенты уже знали: стоит только Давыдову захотеть, и любой из них мог оказаться уездным или приходским учителем где-нибудь в далекой Якутии. Незадолго до случая с окурками, профессор французской словесности пожаловался директору на одного студента, не приготовившего вовремя перевод. Давыдов раскричался в присутствии целого курса и, обращаясь к виновному, закончил свою речь так:
— Если еще будет хоть одна жалоба, я тебя пошлю туда, куда ворон костей не заносил.
Словом, шутки с директором были плохи; и Добролюбов с Тарановским решили признать себя зачинщиками «истории». После этого студентам всего курса пришлось объясниться с инспектором и принести ему извинения за «обиду».
Это было первое столкновение Добролюбова с администрацией, показавшее его решимость и вызвавшее искреннее уважение к нему студенчества.
* * *История с окурками не прошла бесследно для студентов, она дала им ощущение своего достоинства и помогла сплотиться вокруг Добролюбова. С этого времени студенты и начали изредка собираться вместе.
Строго секретные собрания происходили у Паржницкого и Сидорова, по разным причинам вышедших из института и живших на частных квартирах. Собирались также у знакомых студентов Медицинской академии и Петербургского университета, например у Василия Ивановича Кельсиева, будущего эмигранта и сотрудника Герцена. Первоначально обсуждались вопросы, главным образом бытового и религиозного характера. Те, кто уже освободился от традиционных «верований», пытались повлиять на своих более отсталых товарищей, — среди них было много таких, которые «в простоте сердечной считали эти вопросы неприкосновенными, им трудно было расставаться с привычными заблуждениями, вошедшими в плоть и кровь.
В кружке велась активная работа воспитательного характера, причем главная роль в этом деле принадлежала, конечно, Добролюбову. Сциборский отмечает, что он обычно применял разумные и неотразимые доводы, но особенно успешно действовал в тех случаях, когда ему приходилось прибегать к насмешке: от нее негде было укрыться, она не щадила противника, если речь шла о серьезных вопросах, об убеждениях. В то же время даже люди, не соглашавшиеся с Добролюбовым, боявшиеся его смелых выводов, после спора сохраняли самое искреннее уважение к нему. «Всякий, соприкасавшийся с ним, — говорит Шемановский, — чувствовал то освежающее действие, ту пробудившуюся любовь к честному и скромному труду… которые заставляли смотреть на мир светлыми глазами, побуждали действовать, а не терять времени в напрасных сетованиях и бесполезном отчаянии».
Очень скоро интересы кружка переменились, вопросы нравственно-религиозного характера уступили место вопросам политическим. Иначе и не могло быть: как ни стремилось начальство оградить студентов толстыми стенами института от всяких веяний окружающей жизни, однако жизнь, властно брала свое, вовлекая молодых людей в круговорот событий, происходивших в русском обществе. Среди разных слоев населения росло недовольство политикой правительства, терпевшего поражение в Крымской войне. Глухо волновалось крепостное крестьянство, повсюду вспыхивали мятежи. Все это накладывало свой отпечаток на состояние русской общественности и культуры. Серьезные процессы происходили в литературе, все более глубоко проникавшейся мыслями и чувствами людей труда. Формировались кадры новой, демократической интеллигенции, выступавшей от имени народа.
Пробуждение общественных интересов в стране не могло не коснуться и Педагогического института. В добролюбовском кружке заговорили о положении народа, начали горячо обсуждать слухи о предстоящем освобождении крестьян. Возникли споры на философские темы; студенты бросились читать и переписывать запретные книги и прежде всего сочинения Герцена. Но доставать эти книги было очень трудно. Решили, что каждый из членов кружка должен вносить небольшую плату для покупки книг и выписки газет и журналов. Все это делалось по секрету, под угрозой наказания. Даже такую официальную газету, как «Петербургские ведомости», выписывали втихомолку на имя швейцара. Руководил этой работой, разумеется, Добролюбов. Он не только собирал деньги с товарищей, но и вносил из своих скудных сбережений за тех, у кого вовсе не было денег. Он умудрялся доставать некоторые книги, пользуясь своими знакомствами; в частности, его снабжал книгами петербургский библиотекарь Лаврецов, вскоре сосланный в Вятку за распространение запрещенных русских изданий, выходивших за границей. Полученную книгу с жадностью прочитывали в кружке и горячо обсуждали. Если же книга была на одном из иностранных языков, то иногда ее переводили общими усилиями, а потом читали; чаще же кто-нибудь один брался прочесть книгу и перевести наиболее интересные места, а потом в кружке излагал ее содержание и читал переведенные отрывки.
Самым трудолюбивым и энергичным в этом отношении был Добролюбов. Известно, например, что он переводил «Сущность христианства» и другие работы немецкого философа-материалиста Людвига Фейербаха (отрывки из этих переводов сохранились в добролюбовском архиве). Именно Добролюбов знакомил членов кружка с главными сочинениями Фейербаха, имевшими некоторое значение в развитии материалистической критики религии. Разъяснение действительных основ христианства было необходимым звеном в процессе освобождения передовых умов от схоластической косности и метафизики.
Деятельность кружка приобретала все более отчетливый политический характер. Как ни велик был интерес к иностранным книжкам, обладавшим сладостью запретного плода, но реальные события окружающей жизни волновали молодежь гораздо больше, чем отвлеченные философские построения; Добролюбов был для членов кружка главным источником сведений о том, что делается в стране, в столице. Он внушал им чувство ненависти к деспотизму, вел смелые разговоры о царе, о неизбежном восстании народа, который изнывает от притеснений, и о том, что, скоро терпение народное иссякнет. Он говорил также, что долг каждого честного и мыслящего человека — встать на сторону народа, помогать ему, пробуждать спящих.
Вспоминая эту пору в жизни кружка, Сциборский говорит: «Вопросы о судьбе нашей родины поглощали все наши мысли и чувства… Мы верили, что наше вступление на поприще общественной деятельности ознаменуется переворотом, который поведет все общество по пути разумному. Мы думали, что наскажем миру много-много новых истин, выработанных нами в тесном кружке институтском» (курсив мой. — В. Ж.). Первым глашатаем этих «новых истин» и душой кружка был Добролюбов. Поэтому все сказанное Сциборским относится прежде всего к нему, самому решительному и самому влиятельному среди товарищей. Это его деятельность и его мысль позволяли им верить в свое общественное призвание, это он приковывал их внимание к вопросу о судьбе родины.
