Альберт Голдман - Джон Леннон
«Heartbreak Hotel» потряс мальчика, который «видел одиночество». Теперь он его еще и услышал. К нему обращался незнакомец, находившийся за тысячи километров, но они были настроены на одну волну. Джон и Элвис были так похожи друг на друга, что между ними мгновенно возникла неразрывная связь. Будучи одинокими детьми, воспитывавшимися женщинами, которые старались максимально оградить их от внешнего мира, оба они стремились вырваться из оков семьи, выбрав в качестве средства протест, вознесший их до уровня героев своего поколения. Но в глубине души они продолжали оставаться грустными и застенчивыми мальчиками, стремившимися убежать от реальности туда, где существовали лишь мечты и наркотики. Иногда их охватывала страсть, которую оба старались вдохнуть в свои песни. Как бы то ни было, «Heartbreak Hotel» стал для Джона Леннона чем-то вроде пророческого видения всей его будущей жизни.
Связь, установившаяся между Элвисом и Джоном, была бессловесной. Пусть номинально Элвис Пресли и Джон Леннон говорили на одном языке – Джону не было дано понять то, о чем говорил Элвис. Элвис был американцем – примитивным, страстным, но непонятным. Подобно еще одному величайшему обманщику пятидесятых, Джонни Рэю, он писал свои тексты и музыку, не признавая границ, разделяющих язык и действие. Джонни Рэй не пел о слезах – он плакал! Точно так же и Элвис не рассказывал об одиночестве, а играл его, словно трагедию, которая неизменно заканчивается гибелью главного героя.
«Heartbreak Hotel» стал для Леннона не просто катализатором, эта песня приобщила его к таинству власти, которой может обладать мечта, и продемонстрировала возможность выражать самые глубокие душевные тревоги через психодраму рок-н-ролла.
Джон сразу начал подражать новому кумиру. В газете «Ревей» он нашел объявление о продаже подержанной гитары «с гарантией, что не сломается», и стал приставать к обеим матерям с просьбой купить ее. Мими и слышать ничего не желала о том, чтобы поощрять это новое опасное увлечение. Тогда он обратился к Джулии. Она обожала рок. Стоило ей услышать звуки рон-н-ролла, и она тут же принималась извиваться в бешеном танце. В свое время отец научил ее играть на банджо, и теперь она была уверена, что сумеет научить Джона играть на гитаре. Она дала ему десять фунтов, и вскоре он получил по почте старую испанскую гитару, настоящую развалину. Джулия настроила пять струн под соль, как на банджо, спустив за ненадобностью шестую. Джона мало волновало, правильно они все сделали или нет: он собирался разучить свою первую песню – «Ain't That a Shame»18 Фэтса Домино. Нельзя сказать, что Леннон приобщился к музыке через рок-н-ролл: когда Джон был совсем маленьким, ему купили простенький аккордеон, на котором ребенок исполнял модные мелодии того времени – «Green-sleeves», «Swedish Rhapsody»19 и «Moulin Rouge»20. Позже один из студентов, снимавших комнату в Мендипсе, подарил ему губную гармошку. Джон очень быстро разучил на ней несколько мелодий. И этот новый звук так понравился ему, что во время очередной поездки в Эдинбург он довел до белого каления пассажиров автобуса, бесконечно наигрывая «The Happy Traveller»21. Растроганный кондуктор подарил ему за это настоящую губную гармошку. Долгие годы совершенствования игры на этом инструменте позволили Джону придать особое звучание первые записям «Битлз», обволакивая их грустными звуками инструмента, чей голос был так созвучен его собственному.
«Heartbreak Hotel» не стал отправной точкой музыкального формирования Джона Леннона, точно так же бурное увлечение Джона игрой на гитаре и исполнением модных в конце пятидесятых песен в стиле рокабилли и ритм-энд-блюз не превратило его или других членов группы «Битлз» в американцев. Перенимая музыку Нового Света, они создавали другую, свою, абсолютно новую музыку.
Элвис поставил перед Джоном цель. И пусть до поры до времени он был оснащен лишь игрушечным аккордеоном и старой губной гармошкой, он уже был готов ее достичь.
Мими не оценила нового увлечения Джона. Он целыми днями бренчал на гитаре, тяжело отбивая ритм ногой. Раздраженная постоянным шумом, она отправляла его играть на веранду, где он сидел часами, занимаясь только музыкой. Следующая проблема возникла тогда, когда Джон запретил Мими входить к нему в комнату, где повсюду в полном беспорядке были разбросаны одежда, газеты и книги. «Когда я открывала дверь, он непременно говорил: „Оставь, я сам все уберу“. Совершенно неожиданно и почти в одночасье Джон превратился в жуткого неряху, и все из-за Элвиса Пресли. У него в спальне хранился постер с его фотографией, там же в одном углу валялись носки, в другом – рубашки», – вспоминает она. Мими устраивала сцены, но все было напрасно.
Он с утра до вечера слушал Пресли и ни разу не пропустил передачу «Джек Джексон Шоу» на «Радио Люксембург», которое с недавних пор можно было слушать в Ливерпуле. «Он брал приемник с собой в постель, – продолжает Мими, – и слушал под одеялом, думая, что я ничего не знаю. Но я старалась ничего не пропускать, с Джоном всегда надо было держать ухо востро. Он был способен еще и не на такое».
Но ведь Элвис играл не на старой испанской гитаре, и Джон стал приставать к Мими, чтобы она купила новый инструмент. В конце концов тетка сдалась. «Поначалу я считала, что это всего лишь каприз, скоро ему надоест, и он обо всем забудет. Как-то в субботу мы отправились в магазин Хесси, расположенный в центре Ливерпуля, и я купила ему новую гитару. Она обошлась мне в четырнадцать фунтов. Четырнадцать фунтов – в то время это были огромные деньги! И все для того, чтобы он угомонился. Помню, как он стоял у себя в комнате перед зеркалом с гитарой в руках, изображая этого самого Элвиса Пресли».
Вскоре, несмотря на самозабвенное увлечение Элвисом, Джон был вынужден признать, что на свете существуют рок-н-ролльщики и покруче. Одновременно с Элвисом он открыл для себя Литтл Ричарда, которого впервые услышал дома у одноклассника. У Майка Хилла была удивительная коллекция пластинок рока и ритм-энд-блюза. Мальчик жил совсем близко от школы, а его мать уходила на работу, поэтому он, понятное дело, имел возможность развлекать Джона и его приятелей чуть ли не ежедневно.
"Этот парень, с которым мы учились в одной школе, ездил в Голландию. Однажды он пришел и сказал, что у него появилась новая пластинка, где какой-то тип поет намного лучше, чем Элвис. Элвис был для меня богом. Мы часто ходили к этому парню домой и слушали Элвиса на старых пластинках на 78 оборотов в минуту. Обычно мы покупали по пять сигарет на брата, жареной картошки и шли к Майку. Новая пластинка называлась «Long Tall Sally» (с песней «Slippin and Sliding»22 на стороне "Б". – А. Г.). Когда я ее прослушал, то был настолько потрясен, что просто лишился дара речи. Я разрывался на части. Даже мысленно я не мог пойти против Элвиса. Но не мог же я любить их обоих? А потом кто-то произнес: «Это поет негр». Я не знал, что негры умеют петь. Элвис был белым, а Литтл Ричард черным. Оказалось, что мне не нужно выбирать, я мог принять обоих, потому что они были разными".
