Станислав Хабаров - С высоты птичьего полета
Широкий овальный стол, за которым велись дебаты, теперь сплошь покрывали схемы и чертежи и прочие результаты проработок. Мамод и Обри по-прежнему тщательно фиксировали в тетрадях обсуждаемый вопрос, а потом отвечали на него. В «талмудах» записывался и ход обсуждения, и его конечные результаты, без помарок, каллиграфически, любо-дорого посмотреть.
А обсуждалось непростое. Предлагаемая конструкция не всегда выглядела эргономически совершенной, удобной для работы в космосе. Выносная французская конструкция, что должна была работать в открытом космосе, крепилась на поручни станции. По ним, выходя в открытый космос, перемещались космонавты. Из открытого люка сначала выносилась крепежная платформа и крепилась к поручням станции, а потом уже на ней закреплялась и основная конструкция.
Перед нами на чертежах предлагаемая крепежная платформа. Она не совсем удобна. Восемь ручек фиксации к поручням бросаются в глаза. Конечно, не хотелось бы губить чужие идеи; очень просто все критиковать. Нам французский подход не кажется лучшим, а эти ручки «ни в какие ворота не лезут». И все-таки нам не хотелось навязывать только своё.
Восемь ручек – восемь возможностей зацепиться при выходе, намотать кабели, которые здесь в невесомости из неподвижных, послушных превращаются в своенравных упругих змей (каждый со своим норовом) и пытаются опутать, зацепиться за конструкцию, связать тебя, превратить космонавта в открытом космосе в спелёнатую фигуру, как в известной скульптурной группе изображается Лаокоон.
Обсуждать приходится каждое движение, какую-нибудь контрящую шпильку, закрепляемую на ворсовке и ленте, все имеет свои номера, и нужно представить себе космонавта, как он все это выполняет и, тратя массу движений, ругает конструктора. А времени у нас мало; эта встреча – всего-то навсего три рабочих дня с перерывами на обед и чай.
Чертежи еще не детализированы и допускают разное толкование. И сама необходимость перевода, когда троим нужно понять – тебе, ему и переводчику, тормозит согласование. Пока ещё ты в глухом лесу несогласованного начинаешь прорубать основные просеки, а убирать сучья и щепки, да и стволы отдельных вопросов придётся потом. Вперед, вперед. Са ва? Са ва. Дакор.
Сроки поджимают, и, скрепя сердце, памятуя слова С.П. Королева, что лучшее – враг хорошего, идём на компромисс.
Когда страсти накалялись, многое зависело от перевода. Переводчики имели каждый свой стиль. Мари-Жан и наша Таисия Табакова переводили, казалось, не задумываясь. Виктор Николаев пытался порой подыскать более точный технический эквивалент. В этом сказывалось желание инженера сначала понять. Что же лучше? Не знаю. В бойком разговоре стремительная Мари-Жан не всегда находила те русские слова, заменяя их иными, но мы её понимали. Зная отлично французский, в том числе и технический, она легко доносила смысл до наших коллег.
Объявлялся чай, и желающие шли в особую комнату, где стоял самовар и хлопотали радушные хозяйки, играла музыка. В комнате было прохладней, но атмосферу здесь определяли продолжавшиеся жаркие споры и присутствовала шутка. Амин Мамод пытался изобразить заботы космонавта, одной рукой тянущегося к конструкции, а другой и ногой… Словом, выходило смешно.
Вспомнили, что в ходе предыдущего проекта не все вопросы удалось решить за столом. Существовали французская и русская точки зрения. Решили вынести спор на футбольный газон. Специалисты составили «сборную Франции» и «сборную СССР». Тогда советская выиграла, решив тем самым спор в свою пользу. Лабарт, правда, заявил, что так получилось потому, что его не было. Наверное, и в самом деле так, ведь все знали: Лабарт играет в футбол и возглавляет местный футбольный клуб.
Касались вскользь и чисто футбольной темы. В газетах сообщалось о переходе Дасаева в спортивные зарубежные клубы. Чтобы положить конец досужим спорам, Лабарт предложил занести обменные варианты в наш протокол и в числе «специалистов», желаемых в Тулузе, назвал ещё и киевлянина Демьяненко. Как мы поняли, к футболу в Тулузе относятся серьезно, тому свидетельством обстоятельство, что президент весьма солидной и знаменитой фирмы «Матра» является и президентом тулузского футбольного клуба.
Столбик термометра не поднимался в эти дни выше минус 25°, а в Тулузе была в это время плюсовая температура: плюс 18°. Чтобы акклиматизироваться, объявил Лабарт, он по прибытии поместит себя в морозильную камеру, а затем, начиная от московской, с помощью регулятора постепенно сведёт её к тулузской температуре.
В конце прошлой, октябрьской, встречи Мамод сказал, что передаст работу Патрику Обри. Патрик оказался высоким, спортивного вида молодым человеком, одетым несколько экстравагантно. Он увлекается виндсерфингом и круглый год плавает под парусом то на побережье Атлантики, то в Средиземном море. До этого он работал в Париже и ему принадлежат слова: «Париж для туристов». Теперь он житель Тулузы.
На Пиренейском перешейке Тулуза расположена между океанским и морским побережьем. В свободные дни Обри, узнав из прогноза, где будет ветер, мчится или к Средиземному морю или к Атлантике. Он и родился на побережье, в курортном Биаррице.
У него двое детей: девятилетняя дочь и двухлетний сын. На фотографиях сын выглядит потешно: в глубокой панаме, с теннисным мячом и огромной ракеткой. А сам Патрик очень фотогеничен, точно киноартист. В Москве в морозы он ходил в белоснежной куртке и постоянно носил с собой коробку с документацией, точно прибывший рослый Дед Мороз с коробом гостинцев.
Опять кутерьма с протоколом. В период коротких встреч нужно не только все тщательно обдумать и обговорить, но и успеть сформулировав занести в итоговый протокол. Нередко записанное переписывается и обсуждается ещё и ещё. Потом протокол следует отпечатать и подписать руководством, а времени уже остается всего ничего. И время от времени к тебе подходят и вежливо осведомляются: «Как протокол?» Тебя не гонят, понимая, что толку гнать, а только видом и тоном напоминают; и наступает тревожная атмосфера, когда улыбки натянуты и разговор скор.
На этот раз затянули медики. У них горячие дебаты. В то время как техническая группа «отстрелялась»: протокол на машинке, и можно вести спокойный, подчищающий разговор. Становится легче шутить, можно отвлекаться, и допускается такая роскошь, как спор. К тому же пришла какая-то журналистка. Она о чем-то выспрашивает французов, и они за круглым столиком в вестибюле отвечают ей.
И вот на длинном столе заседаний появился выверенный протокол, и его подписывают. Приехали все, что были наскоками в период встречи. Идёт общий, легкий, шутливый разговор, но с примесью горечи: все сделано, встреча в прошедшем, и мы друг другу не нужны. Одни уезжают тут же, другие пойдут на банкет, который мы устраиваем в складчину в «Арбате». Мы завтра не встречаемся, а у медиков и назавтра намечено обсуждение до самого крайнего времени, пока ещё можно успеть на самолёт.
