Ципора Кохави-Рейни - Королева в раковине
Бертель подписывает письмо рисунком рыбы.
Лотшин в Силезии, а Бертель перебирает в уме родословную старинной семьи деда. Лотшин вернется домой, и снова будет рассказывать о далеких прадедах и прабабках, изгнанных из Испании, скитавшихся из страны в страну по Европе, и, в конце концов, осевших в Германии.
Отец рассказывал, что в 1670 году их предки были изгнаны из Вены по приказу Леопольда Первого и прижились в еврейском гетто на окраине Берлине. Когда Силезия была захвачена Фридрихом Великим, дальний их предок Яков оказался среди избранных евреев, которым была дана привилегия покинуть гетто. Он странствовал из села в село, как продавец тканей. Постепенно его богатство росло. Он завещал его сыновьям при условии, что они не переменят веру. Сын Натан был единственным наследником своего отца Якова. Из уважения к Натану и его свободе, все остальные братья отказались от наследства.
Ужасное имя Бертель преследует ее, так девочку назвали в честь жены Якова Берты-Бейлы. Сын их Натан женился на красавице, дочери крещеных евреев, прибывшей в Силезию из Голландии. В семейной портретной галерее есть написанные маслом портреты крещеных евреев, которые сделали карьеру при дворах королей и графов. Среди них и покойная Марта, пленившая сердце потомка Якова. Бертель считает себя вышедшей из среды португальских выкрестов, которая не дала своим сыновьям и внукам поменять веру и пройти крещение в купели, как это сделали братья Натана.
Предки деда не поменяли веру, несмотря на то, что они были одними из первых евреев, получивших полные гражданские права в Пруссии. И хотя они произошли из ассимилированной семьи Натана, все их христианские жены перешли в иудаизм. Лотшин вернется домой и расскажет о великолепном дворце, который был построен Соломоном-Иеронимом, первенцем Якова, на отцовской земле.
Дед гордится приключениями родственников, сделавших карьеру в германском обществе и при этом не сменивших веру. Соломон-Иероним получил разрешение от губернатора Силезии сбрить бороду, снять традиционную одежду евреев с нашитой желтой звездой Давида и облачиться в бархатный костюм, обшитый золотом, который носили аристократы, и даже надеть шпагу. Он не сменил веру, но крестил всех своих сыновей в церкви! Соломон, обладавший горячим темпераментов, прожил недолго. Носился, как безумный, по дорогам, навстречу своей смерти, в карете, впряженной в четверку коней. Дед с гордостью рассказывает о множестве сыновей и дочерей Якова и жены его Берты-Бейлы, которые поднялись на высокие ветви родословного дерева, став прусскими аристократами. О Натане же, который хранил еврейскую веру и получил все наследство от отца, дед отзывается с прохладцей, ибо тот занялся производством хлопчатобумажных тканей и этим подпортил родословное дерево.
Дед — до мозга костей патриот Германии — восстал против своих прадедов. Он всей душой был верен девизу Бисмарка «Кровь и железо», и сердце его тяготело к металлургии. В юности, да и всю свою жизнь, он восставал против Бога, против законов, против любых компромиссов. Еврейство обреталось где-то на обочине его жизни. Для него евреи были подобны индейцам или неграм. У каждого племени свои символы Бога и семьи. Бог не так уж страшен. Он высоко в небе, и с ним дел немного. А вот семья растит сыновей слабыми существами, и от этого невозможно избавиться.
В отличие от деда, сын его Артур — интеллектуал. Иудаизм для него — явление скорее мистическое, а традиции его не интересуют. К Германии у Артура отношение двойственное. Он считает себя германским патриотом, верноподданным гражданином, подчиняющимся законам государства и власти. Но, в отличие от деда, он преклоняется перед просвещенной французской культурой. Артур рассуждает вслух о том, что некоторые варварские основы остались у потомков германских племен и спорит с близкими ему людьми, доказывая, что нет у немцев коренных устоявшихся ценностей. Источник болезней Германии — в отсутствии традиционной культуры.
Артур уверен в том, что главным фактором неполноценности немецкой нации является растерянность и вытекающая из этого пламенная поддержка милитаризма. При этом Артур не отрицает огромного вклада немецкой философии, немецкой литературы и классического гуманизма, которые привели к расцвету либеральной мысли. И в сердце он лелеет надежду, что изгнание кайзера Вильгельма Второго в Голландию и создание Веймарской республики ускорят движение Германии к прогрессу.
Лотшин в Силезии. Артур в своем кабинете — он плохо себя чувствует. Фрида сопровождает Бертель в клинику доктора Вольфсона с неспокойным сердцем, и не только из-за простуды хозяина дома. С каждой поездкой к врачу история повторяется. Экономка сидит в трамвае справа от девочки, смотрит на ее худые руки, выглядывающие из рукавов, и вздыхает: зачем столько денег тратится на этот искусственный загар? Для того, чтобы она расхаживала, как клоун? После процедуры с ее глаз снимают очки, и открываются два бледных круга, ставящих крест на преимуществе загара.
— Бертель, загар растекается по всему твоему телу. Из-за зеленого оттенка загара, ты вся становишься зеленой, — цедит Фрида сквозь зубы.
И Бертель думает: «Фрида права! Я зеленая девочка, ненормальная и некрасивая. Действительно, загар проник в мое тело».
Бертель несчастна. Трельяж из сверкающих зеркал пугает девочку, когда она видит в зеркалах себя — свою плоскую грудь и живот. Лицо серое, слишком серьезное. Руки у нее дряблые, и вообще, она постоянно испытывает слабость.
Лотшин надела ей большую серую шляпу и уговорила взглянуть в зеркало.
— Погляди, какая ты красивая.
Но Бертель опустила глаза долу и сбежала на чердак, спасаясь от увиденного. Фрида провозгласила громким голосом:
— Девочка чужая в этом доме!
Бертель упала на продавленный диван, выброшенный на чердак, и закуталась в старое пуховое одеяло.
«Отец не любит меня, даже ненавидит», — думает она.
Она никогда не забудет, что случилось в его большой библиотеке. Лотшин расставила руки в испуге, увидев Бертель, сидящую высоко на стремянке с книгой и руках.
— Немедленно сойди с лестницы, Бертель, — закричала она и попросила отца запретить девочке взбираться высоко по стремянке.
Отец холодно ответил:
— Не поможет. Она всегда делает то, что ей заблагорассудится.
— Но она упадет! Она получит увечья.
Отец сказал:
— Упадет, получит увечье. Это будет ей уроком. Это единственный путь — ее воспитать.
Отца не трогает, что она забывает сама себя, сидя высоко на ступеньках лестницы в библиотеке, с головой погружаясь в чтение, забывает о еде, купании, невыполненных уроках.
