Анатолий Елкин - Ярослав Галан
Галан ясно видел долг писателя: поднимать «живой и пламенный протест» народа против капиталистического рабства.
Находила ли эта проповедь отклик в душах тех, к кому обращался писатель? «В луцкую тюрьму, — это только одно свидетельство старейшего коммуниста Богдана Дудыкевича, — вместе с передачей попало несколько страниц журнала „Викна“, где был напечатан острый памфлет Галана о правительстве Пилсудского по поводу пацификации Западной Украины и жестоких пыток политзаключенных — коммунистов в луцкой дефензиве (политической полиции). Этот памфлет мы берегли, как величайшую ценность, перечитывали его с волнением, осторожно передавали из камеры в камеру».
Галана никогда не обольщала просто громкая популярность. Он мучительно размышлял, насколько действенна его публицистическая работа, и все ли возможности революционного слова используются им результативно и целенаправленно.
Поднимать протест… Когда речь идет о доведенных до отчаяния рабочих и крестьянах — здесь все ясно. Но как быть с другими? С немалой прослойкой инфантильных галицийских интеллигентов, «традиционно» стоящих, как им казалось, «вне политики»? Как герой его позднего рассказа «На мосту» доктор Остапчук. Что ему зло и беды этого мира! Когда «после лишений в студенческие годы в его кармане зашевелились первые заработанные деньги», у него родилась одна мечта: «через каких-нибудь десять-пятнадцать лет» он «сможет купить себе автомобиль». «Доктор Остапчук не раз повторял, что он не рожден для бурь. Молнии мечут враги, а таких врагов у него не было».
Встреча с польским капралом, который избил Остапчука только за то, что он украинец, положила конец иллюзиям доктора…
Почти через десять лет после того, как был написан рассказ «На мосту», между Галаном и его соратником, революционером Кузьмой Пелехатым, произойдет любопытный разговор.
— Сегодня ко мне приходил человек, — рассказывал Пелехатый, — который копия вашего Остапчука. На Западной Украине все изменилось. Пришла Советская власть. Люди буквально на столетие шагнули вперед. А он как был мещанином, так и остался. Знать ничего не хочет, кроме одного, чтобы никто его не трогал. А его всего-навсего попросили прочесть лекцию на заводе.
— Мещанство живуче, — помолчав, бросил Галан. — Мне кажется, микробы его обладают свойством неуничтожимости. Рецидивы болезни разные, а суть — одна.
— Философия поговорки «моя хата с краю».
— Да. Но чаще бывает, что такие хаты горят первыми. И только тогда человек начинает понимать, что «края» на земле нет.
— Вы, помнится, об этом много писали в своих рассказах, — Пелехатый улыбнулся. — Остапчук — это, кажется, из рассказа «На мосту»?
— Оттуда. Да и многие другие рассказы, по существу, об этом же, хотя и герои их, и прототипы таких персонажей разные. Правда, мне было интересно в этих людях другое: как в них просыпается человек и борец. Безысходность и забитость галицийского мужика для меня тогда уже не могли быть открытием: об этом писали и Стефаник, и Черемшина, и Мартович. Открыл я тогда, в тридцатых годах, наблюдая жизнь в селах, другое — и крестьянин, и сельский интеллигент перестали быть бессловесной скотинкой. В них проснулось чувство собственного достоинства, протест.
— Да, тогда жарко было в Галиции.
— На насилие люди отвечали насилием. И в этом была их высшая правда и справедливость.
— Вы имеете в виду своих героев? — спросил Пелехатый.
— И героев, и то, что их породило, — жизнь.
— Но почти все ваши рассказы драматичны. Почти в каждом из них — трагедия.
— Драма драме рознь. Есть драмы, финал которых — конец, гибель всего и всея. Иные трагедии — только начало других человеческих путей, революционного обновления судеб.
— Выходит, вы — за такие драмы!
— Но если они неизбежны, если без них человек не в состоянии понять, что происходит в мире, тогда как быть?..
— Не знаю, — Пелехатый помолчал. — Как-то с этой точки зрения я к жизни, наверное, не присматривался. Но, наверное, вы правы… Люди — они ведь очень разные. И пути их в революцию тоже неодинаковы…
В начале 1931 года один из каноников принес митрополиту Шептицкому январскую книгу журнала «Викна» и, всячески извиняясь, доложил, что этот журнал «паплюжит», то есть оскверняет, священную особу его эксцеленции. Каноник показал митрополиту отчеркнутое место в памфлете, где было напечатано дословно: «А что касается Шептицкого, этот бородатый мутитель святой водички умножает свои „заслуги“ основанием новой, уже наичернейшей из черных партий „Украинского католического союза“».
Фельетон был подписан «Яга». Митрополита задело не столько оскорбительное прозвище «бородатый мутитель святой водички», сколько то, что неизвестный автор, скрывающий по понятным причинам свою подлинную фамилию, очень едко, с большим знанием дела высмеял детище митрополита — новую партию, которая должна была пойти в атаку на коммунистов.
Шептицкий поручил каноникам из консистории узнать, кто скрывается под псевдонимом «Яга», и завести на него досье. Так Шептицкий поступал всегда: в капитуле святого Юра на любого заметного инакомыслящего деятеля заводили своеобразное церковное следственное дело. Дела эти хранились в большом, окованном стальными полосами сундуке, ключ от которого хранился у владыки. Изучая досье, он мог парализовать противников униатской церкви, пробующих вести самостоятельную политику и пренебрегавших авторитетом Шептицкого. Одного «вольнодумца» через своих людей он лишал работы, пробуя сломить его волю голодом и нуждой. Другого с помощью тонко замаскированных связей церкви с пилсудчиками отдавал в руки полиции. В случае полного раскаяния и желания впредь подчиняться воле и указаниям митрополита малодушного ожидало не только всепрощение, но даже материальная помощь.
Досье, заведенное на Ярослава Галана, росло быстро, а прозвище «мутитель святой водички» словно прилипло к митрополиту, пошло гулять по всей Галиции, от Львова до Карпат.
А насчет выпестованной «святым отцом» партии этот Галан попал также в самую точку. Партию эту, к величайшему прискорбию святоюрских отцов, народ так и не признал своей. В нее шли сыновья попов, кулацкие выкормыши, националистическое отребье. Она стала партией черносотенных погромов, партией бандитов и убийц, «авангардом» униатской церкви в осуществлении ее кровавых планов. Позднее в памфлете «Я и папа» Галан рассказывал о том впечатлении, которое произвела его статья на клерикальную реакцию: «По-настоящему мой конфликт со святым престолом обострился, когда я… в одном журнале назвал митрополита Шептицкого мутителем святой водички. Этот удар был для князя греко-католической церкви громом с ясного неба. Как раз в это время граф Шептицкий был увлечен богоугодным делом подготовки антисоветского крестового похода. Моя нетактичность вызвала понятное возмущение». Партия Шептицкого ставила своей целью беспощадную борьбу с коммунизмом, и Галан, собственно, раскрыл перед всем светом планы митрополита: «Первое и последнее слово в этой борьбе должно неизменно оставаться за его преосвященством и его непосредственными вдохновителями».
