Дёрдь Кроо - Если бы Шуман вел дневник
В Фантазии впервые появляется мелодия до мажор, заимствованная Шуманом из цикла Бетховена «К далекой возлюбленной». И в этом произведении, и в написанном позже цикле песен «Любовь и жизнь женщины», и в музыке симфонии до мажор эта мелодия служит символом его тоски по любимой. Картины зачастую резко противоположных настроений, изображенных в этих пьесах, – все это эхо любовных переживаний, когда Шуман метался между надеждой и отчаянием. Самое потрясающее впечатление производит первая часть Фантазии до мажор: «Жалобная тоска по Кларе», а наибольшее счастье выражают «Танцы давидсбюндлеров», несущие на себе следы радостного предсвадебного настроения, которое владело Шуманом в 1837 году перед тем, как он вторично просил у Вика руки Клары.
Вик на этот раз проявил больше уступчивости; он не отверг совершенно повторную просьбу Шумана, но свое согласие поставил в зависимость от определенных условий: Шуман должен покинуть Лейпциг, переехать в Вену и попытаться создать устойчивую материальную базу для будущей семейной жизни.
Бессильному ожиданию был, таким образом, положен конец. Теперь речь шла о том, что Шуман должен был собственными силами завоевать свое счастье.
«Вена, 3 ноября 1837
Итак, твердо остается Вена, и я приложу все усилия, чтобы тебя ожидало здесь радостное будущее. Мне только жаль моей превосходной газеты. Судя по всему, что я до сих пор слышал и видел собственными глазами, здесь (вследствие давления сверху) едва ли сможет появиться что-либо поэтическое, живое, искреннее. И все же я полон решимости, если и не к новому году, то к июлю 1839 года перенести газету сюда. Во всяком случае, я хочу попытаться. Но если мне так сильно подрежут крылья, что в результате в Лейпциге и Северной Германии меня сочтут трусливым, тусклым и переменившимся, тогда я просто не знаю, за что приняться».
В ноябре Шуман более ясно видит, каковы возможности и условия для работы в Вене:
«… Ни газета, ни я не останемся здесь, мы никоим образом сюда не подходим. Взвесив и рассмотрев обстоятельства со всех сторон, я вижу, что для меня здесь нет благоприятной почвы. Основное препятствие – цензура. Я надеюсь самое позднее в конце апреля вновь быть в Лейпциге и с новыми силами и большим опытом взяться за газету, которая заметно пострадала от моего отсутствия. Таким образом, все остается по-старому…»
Действительно, журнал, по тону и эстетическим убеждениям выражающий симпатии парижской Июльской революции и целям, выдвинутым Гейне, не мог найти приюта в Вене – резиденции Меттерниха.
В этом городе Шуберт страдал от нужды, в этом городе представители литературы считали группу поэтов-«берлинцев» – «Молодую Германию» – скорее соперником, чем союзником, и не желали замечать существования Гейне. Шуману, воинствующему писателю и композитору, всю свою прежнюю жизнь посвятившему борьбе за расцвет немецкого искусства, знаменитое «венское настроение» показалось вялым, мышление венцев – поверхностным, их проблемы – второстепенными, смещенными с главных линий на побочные.
Почти ничего в Вене не приносило Шуману радости. Пожалуй, только Опера, да еще знакомство с Ленау, книгу стихов которого он прочел с лихорадочным интересом. На недели Шуман углубился в «Музыкальную эстетику» Шуберта, одолженную ему Фишхофом, и в Вене же он впервые прочитал «Биографию Моцарта», написанную Ниссеном. Быть может, под влиянием этой книги и постигших его в Вене неудач Шуман решил поехать вместе с Кларой на месяц в Зальцбург. Но и из этого плана, как и из внезапно возникшей мысли о поездке в Англию, ничего не вышло.
Но судьба вознаградила Шумана за все разочарования и крушения надежд, приведя его в дом Фердинанда Шуберта, брата композитора. Здесь он получил возможность просмотреть все оставшиеся после Шуберта бумаги и к великой своей радости открыл в них целый ряд неизвестных дотоле шедевров, в том числе и большую симфонию до-мажор. С восторгом пишет Шуман:
«При виде лежавшей здесь груды богатств меня охватил радостный трепет. С чего начать, на чем остановиться?… Шуберт преподносит нам творение в самой грациозной форме и, несмотря на это, сплетенное совершенно по-новому, нигде не отклоняющееся слишком далеко от центральной точки, постоянно возвращается к ней».
Шуман немедленно вступил в переговоры об издании симфонии с фирмой Брейткопф и Гертель. Партитуру же послал в Лейпциг Мендельсону. 12 декабря 1839 года симфония под управлением Мендельсона была исполнена в лейпцигском Гевандхаузе.
Сам же Шуман, не достигнув ничего и потеряв всякую надежду перенести журнал в Вену и самому переехать сюда, в апреле 1839 года был вынужден вернуться в Лейпциг.
Снова началась борьба. Клара еще в июне 1838 года обещала, что будет ждать его и каким-нибудь образом до 1840 года они смогут пожениться. Ей пришлось пережить ужасные месяцы, когда она разрывалась между чувством дочернего послушания и любовью к Шуману. Последняя была, несомненно, сильнее, но Клара все еще надеется, что отец в конце концов примирится с их любовью. Но Вик, видя поражение, которое Шуман потерпел в Вене, вновь заупрямился. Стремление не допустить этот брак становится его страстью, навязчивой идеей; теперь он не останавливается даже перед клеветой и не щадит не только Шумана, но и собственной дочери.
И пока Клара не решается вступить на путь открытого разрыва с отцом, Шуману тоже не остается ничего иного, как ждать и страдать.
8 июня 1839 года. Из письма Кларе:
«…Сегодня я вступил в двадцать девятый год; быть может, мной уже пройдена большая половина моей жизни. До глубокой старости я не доживу, я это знаю. Во мне бушевали великие страсти, да и тоска по тебе подточила меня. Но ты та, кто вновь принесет мне мир и исцеление. Не то, чтоб я был печален сегодня. Почему бы мне быть печальным. Ведь небо защитило меня от нужды и благословило духовными силами. Будь уверена в том, что я во всех отношениях веду себя достойно и, в соответствии с характером моей будущей жены, смогу уважать даже врага. Только доверься мне! О моя любимая Клара, когда, наконец, я смогу упасть в твои объятья. Тогда должно быть прощено и забыто все, что мы должны были вытерпеть и сколько должны были бороться друг ради друга, – даже твой отец. Я думаю, мы станем тогда моложе и сможем восполнить годы, что должны были провести на земле в одиночестве. Я так хорошо представляю себе наше маленькое хозяйство, и цветы под окном, и то счастье, которое ты мне будешь дарить своим искусством. Я хочу держать тебя высоко, как трофей, завоеванный в самой тяжелой борьбе, и вместе с тем ухаживать за тобой, как за чудесным цветком, что не каждый находит обыденным днем. Позволь мне только тихо покоиться на твоем сердце…»
