Святослав Рыбас - Генерал Кутепов
Справедлива ли эта версия? Бьюкенен в своих мемуарах полностью ее отвергает. Милюков хранит по этому поводу молчание.
У Солженицына об этом есть такие строки:
"Бьюкенен давно перешагнул все дипломатические приличия и правила. Он открыто сближался со всеми врагами трона, дружески принимал Милюкова, обвинившего императрицу в измене союзному делу, у него в посольстве думские вожди и даже великие князья заседали, злословили, обсуждая интриги против Их Величеств, если не заговоры".
Убедительно? Нет, не очень. Это не документ, а тоже своеобразная версия, взгляд на ситуацию глазами Николая II. Верно только общее направление, противостояние монархии и оппозиционного думского блока.
Здесь надо признать, что содействие англичан, если оно действительно имело место, и содействие Германии большевикам общей картины не меняет.
Русская трещина — это было внутри русских.
Милюков назвал февральские события "самоликвидацией старой власти". Многое говорит о том, что он прав.
Мы оставили полковника Кутепова одного в маленькой гостиной в доме на Литейном проспекте. Почти обреченного.
Послушаем его голос:
"Проснувшись утром 28-го января довольно поздно и напившись чаю, который мне дали во временном лазарете, я подошел к окну "своей" маленькой гостиной и увидел Литейный проспект, сад Собрания Армии и Флота и угол Кирочной улицы — всюду бродили вооруженные рабочие, не спускавшие глаз с окон дома гр. Мусина-Пушкина. В это время из-за угла Кирочной улицы выехали две броневые машины и два грузовика. Все они были наполнены вооруженными рабочими, среди которых было несколько солдат. Машины остановились посреди Литейного проспекта, и рабочие, соскочив с них, начали галдеть, все время показывая на окна. В этом приняли участие и гуляющие по Литейному рабочие. Затем, направив пулеметы на окна верхнего этажа дома, все они пошли к подъезду.
В это время ко мне в гостиную вбежала сестра милосердия и стала уговаривать меня надеть халат санитара, так как, по ее словам, приехали рабочие и солдаты, чтобы убить меня. Попросив ее оставить меня одного в гостиной, я сел на маленький диванчик в углу и стал ждать прихода представителей новой власти.
Гостиная, бывшая длиной меньше восьми шагов и шириной шагов в пять, имела двое дверей — одни вели в ряд комнат, идущих вдоль Литейного проспекта, другие, обращенные к окнам, выходили на площадку вестибюля. Напротив первых дверей было большое зеркало на стене, напротив вторых — тоже зеркало между окнами. Сидя в углу, я видел, как по комнатам бежали двое рабочих с револьверами в руках. Случилось так, что на порогах обеих дверей моей комнаты одновременно появились рабочие с револьверами в руках. Посмотрев друг на друга и увидя в зеркалах, вероятно, только самих себя, они повернулись и ушли, не заметив меня".
Кутепова спасло чудо. Ему не на кого и не на что было надеяться. Он был готов к смерти, и помолился Богу, подумал о самом для себя главном, о настроении частей на фронте, о том, что они вскоре наведут в Петрограде порядок. Будучи фактически бессильным повлиять на судьбу, он мысленно продолжал борьбу.
Двадцать восьмого февраля восстание перекинулось на окрестности города. В Кронштадте оно было особенно жестоким: убили адмирала Вирена, десятки офицеров. В Царском Селе разгромили все винные склады. Что же до охраны царской семьи, то она объявила нейтралитет.
С. С. Ольденбург бесстрастно повествует: "Солдатская масса, лишенная офицеров, обратилась в вооруженную толпу, одинаково готовая разорвать на части всякого "недруга" и разбежаться во все стороны при первом залпе…"
В это время Николай II решает направить в столицу по две кавалерийские дивизии, по два пехотных полка и пулеметные команды с каждого фронта. Все окружение царя ратовало за уступки, но царь считал, что уступки только придадут восставшим больше уверенности в своих силах и безнаказанности.
Николай тут же выезжает в Царское Село, покидая Ставку, где он был под непробиваемой броней всех вооруженных сил России, и бросает себя в пучину хаоса. Можно понять его тревогу за семью, но положение Главнокомандующего, не говоря уже о положении главы государства, обязывало его к более продуманным решениям. Отъезд из Ставки оказался роковым шагом.
В его представлении Россия была страной, где жили крестьяне Штукатуровы, верные Отечеству солдаты и офицеры, подчиняющиеся законам империи промышленники, и, самое главное, она управлялась свыше традициями православия, которые проводил он, Православный Царь. Но на самом же деле это оказалось сказкой.
Во вторник двадцать восьмого февраля Николай покинул Ставку, а второго марта в четверг ему предстояло подписать манифест об отречении от престола.
Пока Николай находится между Петроградом и Ставкой, все нити управления — в руках начальника штаба Алексеева. К нему поступают сведения об успокоении в столице, которым он верит.
То, что произошло в последующие два дня, полностью подтвердило непонимание характера событий ни императором, ни его генералами, которые верили, что уступками думской оппозиции можно избежать гражданской войны и удержать порядок. Они разыгрывали привычную комбинацию "Правительство Дума", то есть "Бюрократия — Интеллигенция", где вправду можно было бы найти компромисс.
Они хотели заштопать прореху, не замечая пропасти.
Первого марта Николай II прибыл в Псков, где размещался штаб Северного фронта.
Генерал Алексеев в Ставке и генерал Рузский в Пскове считали, что надо отменить посылку верных войск в Петроград.
Свое особое мнение генерал Н. Н. Рузский выразил свите Государя весьма открыто: "Остается, — сказал он, — сдаваться на милость победителей", считая, что "победители" — это думский блок.
В устах генерала слова о сдаче были признаком формального предательства.
Тем временем верные войска двинулись на мятежную столицу.
Батальон георгиевских кавалеров с генералом Н. И. Ивановым во главе достиг вечером первого марта Царского Села. Железнодорожников они приводили в чувство одной угрозой полевого суда, на ближних к столице станциях усмиряли революционных солдат, ставя их на колени.
Полки Северного фронта, 67-й и 68-й, выдвинулись к городу. С других фронтов продолжали идти верные полки.
"Достаточно было одной дисциплинированной дивизии с фронта, чтобы восстание было подавлено".
Вечером первого марта Николай II и генерал Рузский разговаривали в течение нескольких часов. Этот разговор все решил.
Но еще во время разговора была от имени царя послана генералу Иванову телеграмма: "Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать".
