Вадим Бакатин - Дорога в прошедшем времени
Искренность есть доверие. Доверие бывает беззащитным. Георгий Адамович сам был таким, хотя и советовал мне быть более сдержанным, менее эмоциональным.
Как только я стал вторым секретарем горкома, поручили мне выступить на пленуме с докладом о проблемах трудовых ресурсов. Времени на подготовку было очень мало. Опыта никакого. Когда мой весьма технократический доклад утверждало бюро, меня сильно критиковали. Георгий Адамович сказал: «Давайте дадим ему здесь карт-бланш. Думаю, вчерашний производственник проблему знает не хуже нас». Доклад утвердили. Пленум прошел. Все были довольны. Навасардянц сказал: «Обрати внимание, что твоя эмоциональность как докладчика пропорциональна темпу. Чем выше темп, тем больше эмоций. Старайся сохранить эмоции, но уменьшить темп».
Всегда боролся с этим недостатком, но так и не смог победить свою натуру.
Вопросы, реплики, замечания Г.А. Навасардянца часто ставили нас в тупик. Он умел взглянуть на проблему совершенно с неожиданной стороны. Гораздо глубже, чем все мы, не утруждающие себя отходом от общепринятых стереотипов.
Иногда вечером, когда я сидел над очередной бумагой, звонил телефон. «Чем занят? – спрашивал Георгий Адамович. – Можешь зайти?» Я заходил. «Пойдем», – говорил он. Внизу уже ждала машина. Мы ехали за город на берег какой-нибудь речушки. Бутылка водки, грубо нарезанные колбаса и хлеб. И долгие разговоры о жизни, о людях, о работе. Комары. Костер.
Иногда он приглашал нас с Людмилой к себе домой. Его милая жена Анна Филипповна была гостеприимна. Почему-то запомнился ее фирменный салат из кальмаров и морской капусты. Георгий Адамович просил спеть, а меня и просить не надо было: одна песня нравилась ему больше всего. Когда слушал, шевелил желваками и сжимал кулаки. «Если друг оказался вдруг и не друг и не враг…» Просил меня повторить. После возлияний я пел эту песню с особым надрывом. Хрипел, подражая неподражаемому В. Высоцкому. Дальше шли «Броня крепка», «Дорогая моя столица»…
Вскоре Георгий Адамович уехал в золотую мою Москву инспектором ЦК КПСС. Работал с вдохновением, но работа как-то не складывалась. Его записки, его неординарные острые оценки оказались не очень-то нужными. Его время еще не пришло.
Помню, уже секретарем обкома был я в Москве на каком-то общесоюзном мероприятии. Наша кузбасская делегация, как было тогда заведено, пригласила москвичей-земляков на выпивку в гостиницу «Россия». Где-то в разгаре застолья вышли мы с Георгием Адамовичем на антресоли ресторана. Стояли, разговаривали. И вдруг он заплакал. Это не были слезы пьяного человека. Никогда не помню его, оптимиста до мозга костей, таким убитым. Жизнь прошла. Прошла зря. Родина, Кузбасс, надежды, желания, настоящая работа где-то далеко… Здесь пусто. Свежие мысли никому не нужны. Все катится само собой. Вот и меня втянул он в эту колесницу. Рад, что я стал секретарем обкома. Но боится за меня. Не очерствей, не зазнавайся, тебе будет трудно, но всегда будь самим собой. И меня помни, говорил Георгий Адамович. Как мог, успокаивал его. Я тогда не знал, что он был уже тяжело болен. Вскоре он умер.
Узнали об этом в Кузбассе в Ноябрьские праздники. Мне поручили возглавить делегацию обкома на похороны. Хоронил ЦК. Церемония затягивалась. Ждали секретаря ЦК Капитонова. Но он не явился. Он не виноват, поскольку в этот день умер генеральный секретарь ЦК КПСС Л.И. Брежнев. В партии, в стране начинался новый период. Георгий Адамович совсем немного до него не дожил.
Речь на митинге я сказал, отбросив официальный текст, не как глава обкомовской делегации, а как человек человеку, как последнее прости ушедшему другу.
Над кладбищенскими деревьями, над крышами Москвы, казалось, над всей землей шел тихий, крупными хлопьями первый осенний снег. Была середина дня 10 ноября 1982 года.
12 ноября 1982 года генеральным секретарем Центрального Комитета КПСС пленум единогласно избрал товарища Андропова Юрия Владимировича.
На первый взгляд ничего не изменилось. Вчера по любому поводу руководствовались указаниями ЦК КПСС, генерального секретаря ЦК КПСС, председателя Президиума Верховного Совета СССР т. Брежнева Л.И., сегодня в полной мере одобряли положения и выводы, изложенные в речи генерального секретаря ЦК КПСС т. Андропова Ю.В. Но на самом деле очень быстро стало заметно, что-то произошло. Да, действительно, как будто бы ничего: не меняется, но в воздухе витает нечто новое… Все становится строже, серьезнее. Работа пошла более энергично. Стали поговаривать о необходимости очищения от явлений и кадров, чуждых официальной коммунистической морали. От излишеств, привилегий, нескромности, очковтирательства. На орготдел ЦК пришел Е.К. Лигачев, аскет и фанатик марксизма, готовить смену старым, застоявшимся кадрам. На этой волне и я попал в ЦК инспектором, как в свое время Г.А. Навасардянц.
Конечно, это были не те инспекторы ЦК, что при Сталине. Жизнь была несравненно более мягкой. Но приезд инспектора в область тоже событие не очень радостное для местных товарищей. Помню первое поручение, которое мне дал Лигачев. Проверить поступившую в ЦК жалобу на первого секретаря Калужской области покойного ныне А.А. Кондренкова, якобы допустившего нескромность в дачном обустройстве областного начальства. Я хоть и моложе был Кондренкова лет на двадцать и старался быть предельно доброжелательным и корректным, волнение его ощущал очень определенно. Нескромности и излишеств, как ни старался, не нашел. Жалкие дачные домишки не шли ни в какое сравнение с привычной для меня солидностью обустройства кузбасского начальства. ЦК КПСС я доложил о другом. О серьезных недостатках в массовом дачном строительстве для москвичей. Людям отводились заболоченные участки, под линиями электропередачи, на бездорожье, хотя приличной земли было более чем достаточно.
В аппарате ЦК КПСС на собственной шкуре испытал возведенное в культ отношение к Бумаге, то есть к Документу. Партийному документу. Шлифовали их тексты до бесконечности. Мне пришлось работать в группе по подготовке записки ЦК «О некоторых вопросах дальнейшего совершенствования работы с руководящими кадрами». Правил этим делом Е.З. Разумов. Как я полагал, и едва ли ошибался, самый мудрый человек в аппарате. Я не могу работать в группе. Писал один, выдавал свою продукцию на критику. Шестнадцать вариантов записки пришлось вымучить, прежде чем получить какое-то слабое подобие одобрения. Первые варианты «Зотыч» браковал на второй-третьей строчке и возвращал не читая: «Работай, работай, не спеши, думай…» Это был 1984 год, но уже тогда понимали необходимость некой демократизации. Вот до какой «крамолы» дошли мы в этой записке: «Думается, что нам следовало бы пересмотреть оценку утвердившейся в последние годы практики, когда подавляющее большинство руководителей, кого полагается утверждать или избирать, утверждается или избирается единогласно.
