Мишкет Либерман - Из берлинского гетто в новый мир
Родительский дом я снова посетила лишь через три года. Мать умирала. Была суббота. Пришел врач. Она молила его: «Спасите меня, доктор». Он не сказал ни слова. Сделал ей укол и исчез. Как будто имел дело не с людьми. Быть может, он вел себя столь странно потому, что был еще молод и неопытен? А может быть, был просто реакционером, о чем говорили шрамы на его лице, полученные на студенческих поединках? Мать знала, что она умирает. И мы это знали. Молча стояли мы у ее кровати. Без слез. Один скрывал от другого, что смерть ее близка. Слабым голосом мать позвала старшую дочку, которая хлопотала на кухне. Пришла Ханна. Теперь все дети были около нее. Оглядела она нас но очереди, попрощалась с нами своими добрыми, настрадавшимися глазами, повернулась к стене и испустила последний вздох.
В понедельник мы похоронили мать. Я была удивлена, сколько людей шли за ее гробом? не только евреи и не только из любопытства. В этом рабочем районе существовала подлинная солидарность. Отец попросил меня не уходить, провести дома все семь траурных дней. Я осталась. В доме господствовала глубочайшая скорбь. Семь дней окна и зеркала оставались завешенными, семь дней мерцал только слабый свет свечи. Семь дней сидели мы на низких скамеечках, одетые почти в лохмотья. Все двери были открыты. Люди приходили и уходили. «Она умерла, как святая, в субботу»,? утешали верующие моего отца. Каждый вечер община посылала к нам десять мужчин, которые молились с отцом и с братьями. Мехель, старший теперь, читал заупокойную молитву. Он скорее пел ее, чем читал. Помню душераздирающую мелодию.
Потом я снова ушла. Отец не заметил этого. А может, сделал лишь вид, что не заметил, а может, он думал в эти часы о своем первенце, о Мортхе, который должен был по ритуалу читать заупокойную молитву, но исчез еще год назад? Исчез без следа, в одно прекрасное утро. Это доконало мать. Ее глаза были на мокром месте. Но она молчала. Я знала, что Мортхе уже давно тайком не соблюдал религиозные обычаи. Он не хотел сидеть над Талмудом. Хотел работать. Он часто спорил с отцом. Лишь через много лет мы узнали, что он живет в Америке.
Самое главное решение в моей жизни
Навсегда запомнились мне два события тех лет. Первым была весть о смерти Ленина. В нее нельзя было поверить! У меня до сих пор есть фотография Ленина, которую я купила на траурном вечере 24 января 1924 года в Большом Драматическом театре. На обратной стороне я тогда написала: «Редко меня что-либо так волновало. Меня мучило чувство невозвратимой потери».
Другим крупным событием был митинг, посвященный десятому съезду Коммунистической партии Германии. Состоялся он в том же доме год спустя? 12 июня 1925 года. Эрвин Пискатор поставил великолепное агитационное ревю, включив в него и монтаж из фильмов. Это дало достоверную картину борьбы рабочего класса. Перед нашими глазами прошли похороны Розы Люксембург и Карла Либкнехта.
Вскоре наступил день, который, пока я жива, не забуду,? 1 августа 1925 года. Антивоенная демонстрация. Митинг в Люстгартене. Я иду в колонне рядом с Артуром Крималовски, секретарем комитета Коммунистической партии Германии района Митте в Берлине. Мы хорошо знали друг друга, встречаясь на вечерах у Розы. Артур был боевым симпатичным человеком. Сын бедняков, самоучкой он добился солидных знаний в теории марксизма. Он очень мне нравился. Втайне я надеялась даже, что он выберет меня в жены изо всех девушек нашего круга. Но он уже сделал свой выбор. Только я не знала об этом. Свою Тони он представил нам позже. Тем не менее мы оба всегда радовались, когда встречались. И особенно обрадовался Артур, когда он внезапно увидел меня рядом с собой на этой демонстрации.
Мне бросилось в глаза, что в колонне много женщин. А что, собственно говоря, в этом удивительного? Сколько-отцов, сыновей не вернулись с этой войны. Или стали калеками! А Веймарская республика? вооружается снова. Однако на острые социальные нужды денег у нее не хватает. Было очень боевое настроение на этой антивоенной демонстрации. Я обратилась к Артуру: «Вот мое заявление. Я давно хотела вступить в партию». Он просиял: «Давай сюда. Я давно этого ждал». Он обнял меня. «На следующей неделе встретимся и поговорим обо всем, ладно?» Хотя я уже многие годы всей душой была связана с партией, но с того момента я стала полноправным членом Коммунистической партии Германии. Я не люблю громких слов. Но здесь, пожалуй… Для меня это было совершенно новым, великолепным состоянием? полностью принадлежать партии. И еще одно я ощущала: как это прекрасно? отдать себя без остатка делу, которое так справедливо, так человечно.
Как тысячи и тысячи коммунистов, я каждый день выполняла маленькие поручения. Но была особенно счастлива, когда моя партийная деятельность сочеталась с моей артистической работой. На больших собраниях я выступала редко. Ведь я была еще только начинающей. КПГ охотно помогали известные артисты. Однажды я выступала с чтением на первомайском вечере участниц Союза красных женщин и девушек. Я видела, с каким интересом эти простые женщины следили за моим выступлением, и? решила организовать постоянный литературный кружок. Мы собирались раз в месяц. Приходило около двадцати женщин? работниц, служащих и домашних хозяек, постарше, помоложе. Всегда одни и те же. Им доставляло удовольствие слушать эти чтения. Все равно, читала ли я произведения классиков или революционных поэтов. Многие из этих женщин были участниками рабочего хора. Но читать стихи со сцены ни одна не решалась.
Охотно я участвовала в агитационных воскресных походах по деревням. Обычно мы проводили сборы в деревенских трактирах, летом? на площадях. Слушателей собиралось, как правило, не очень много, зато у нас устанавливался с ними непосредственный контакт. Было много вопросов. Были и провокации. Надо было реагировать быстро и убедительно. Были и стычки с противниками. Они специально приходили, чтобы нам помешать. У меня тогда создалось впечатление, что немало крестьян уже попало на удочку нацистских демагогов. Если потасовки не завязывались, то только благодаря тому, что наши товарищи умели держать себя в руках. Они разоблачали провокаторов и поднимали их на смех. Тем не менее мы не раз попадали в щекотливые ситуации.
«Милая моя барышня…»
Актерская учеба по-прежнему меня беспокоила. Я все топталась на месте. Снова беспокоить Гранаха своими делами мне было неловко. Хотя в это время я часто видела его. Он играл в «Фольксбюне». А я часто туда заходила. Когда он был на сцене, я болтала с другими актерами в буфете или в коридоре. Я всегда искала человека, которого смогла бы сагитировать.
Однажды я вела беседу с одной уже немолодой актрисой, она показалась мне прогрессивной. У меня сразу возникло к ней чувство доверия. Я рассказала ей о моем положении. Она внимательно выслушала меня и неожиданно сказала: «Я поговорю с моим мужем. Он хороший преподаватель. Это не реклама. Напротив. Он не каждого берет в ученики. Для него человеческие качества студента играют почти такую же роль, как талант».
