Александр Пыльцын - Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина
Войдя через сенцы в большую комнату, сразу почувствовали, что помещение хорошо натоплено. Вдоль глухой стены на длинной лавке лежат кучей полушубки, от которых знакомо пахнет овчиной; рядом большая стопка новых валенок, тоже издающих приятный, знакомый с детства аромат. Подумалось, что это для нас. Как-то теплее стало на душе, ведь это проявление заботы о тех, кто станет теперь членом этой большой и очень необычной фронтовой семьи, о которой у меня, в частности, было еще весьма приблизительное представление.
Посреди комнаты стоял длинный, грубо сколоченный стол с рядом коротких скамеек. И не успел я подумать о том, что пора бы и пожевать чего-нибудь, как вошел молодой солдатик, принес стопку алюминиевых то ли мисок, то ли глубоких тарелок и поставил их на стол. Еще одно приятное ощущение заботы. Через несколько минут к нам вошел какой-то щупленький старшина в несвежем, местами засаленном полушубке и предложил позавтракать. Вслед за ним тот же солдатик внес кастрюлю с гречневой кашей, сдобренной поджаренной с луком американской тушенкой, к запаху которой я успел уже привыкнуть, находясь в резервном офицерском полку, откуда мы и прибыли сюда. В Алкино, в запасном полку, наша офицерская столовая такими запахами, за все 9 месяцев моего пребывания там, не баловала!
Довольно плотно позавтракав и попив крепкого горячего чая, вконец отогревшись, захотелось после бессонной ночи хоть немного вздремнуть, но вошедший к нам еще один офицер, поздоровавшись и представившись, как командир комендантского взвода, старший лейтенант Киселев, сообщил, что нас приглашает на личную беседу командир батальона, подполковник Осипов Аркадий Александрович. Потом Киселев положил на стол список, по которому мы должны были идти к комбату. Я в нем оказался четвертым. А первым пошел капитан Матвиенко, самый старший из нас и по званию, и по возрасту. Минут через 10 капитан вернулся, какой-то возбужденный, раскрасневшийся и стал выбирать себе полушубок и валенки. На наши красноречиво вопросительные взгляды Иван (так звали капитана) многозначительно отмалчивался.
Я с каким-то трепетным волнением дожидался своей очереди. И когда третий по очереди, старший лейтенант Муська Гольдштейн (так он себя назвал при знакомстве, и это имя так на все время и прилипло к нему), ушел к комбату, я не стал ожидать его возвращения и пошел вслед за ним, чтобы не заставлять комбата ожидать моего прихода. Это потом мы узнали, что по документам Гольдштейн значился как Муся или Мусь, а полное его настоящее имя Моисей. Многие через какое-то время стали называть его просто Мишей, таким он был компанейским, или, как бы теперь сказали, – коммуникабельным. Вскоре Муська вышел из домика комбата, я набрался духу, поправил на себе снаряжение, как можно тверже вошел к комбату и постарался точно по уставу доложить о прибытии в его распоряжение для прохождения дальнейшей службы. Комбат встал, вышел из-за стола, стоявшего напротив входа, подошел ко мне и молча протянул руку. Пожимая его ладонь, я вначале остерегался сильно пожать ее своей, вовсе не маленькой ладонью потомственного сибиряка, но оказалось, что рука у комбата крепкая, жилистая, и мне самому довелось почувствовать ее твердость. Как нас учили еще в разведвзводе на Дальнем Востоке, начальство нужно «есть глазами». Мой взгляд встретился с не менее внимательным и твердым взглядом подполковника.
Какое-то время, может, секунду, а может, значительно больше, мы молча разглядывали друг друга. Мне показалось, будто он изучает каждую черточку лица моего, чтобы навсегда его запомнить. А я успел заметить, насколько усталыми кажутся его глаза, с едва заметным прищуром и покрасневшими от бессонных ночей белками. На этом фоне очень выделялся ослепительно белый, свежеподшитый подворотничок у видавшего виды его кителя с несколькими орденами. Да и возраст его произвел на меня впечатление довольно пожилого, по нашим тогдашним, почти юношеским меркам, человека лет так более 45. Только когда я стал работать над рукописью моего «Штрафного удара», мне Рогачевский райвоенкомат сообщил, что Аркадий Александрович Осипов родился в 1908 году. Значит, в 1943 году ему было всего-то тридцать пять лет! Верно говорят, война не красит и не молодит человека!
Потом комбат пригласил меня сесть к столу, взял мое личное дело, пролистал его несколько страниц, останавливая взгляд на интересующей его информации. Затем медленно встал (я тоже вскочил со своего места) и неспешными широкими шагами стал ходить по комнате, задавая мне время от времени вопросы и внимательно выслушивая мои ответы. Как мне показалось, его больше заинтересовала моя служба рядовым разведчиком еще до училища, хотя потом он подробно расспрашивал, чему нас учили в нем, что мне больше нравилось и на какие детали практической подготовки обращалось внимание в училище. Беседа эта, как мне показалось, была более продолжительной, чем с моими предшественниками.
А завершилась она снова крепким рукопожатием, добрыми напутственными словами и запомнившейся мне фразой: «Ну что же, товарищ лейтенант, привела судьба нас повоевать вместе. Будем надеяться, доведется нам успешно встретить Победу. А пока побудьте в моем резерве у подполковника Кудряшова Александра Ивановича» и сделал едва заметный кивок в сторону.
Только тут я заметил, что у стены слева сидели подполковник и старший лейтенант, который быстро то ли записывал, то ли просто помечал что-то в толстой тетради или конторской книге. Подполковником оказался тот самый Кудряшов, а старшим лейтенантом, как я узнал позже, – уполномоченный особого отдела «Смерш» Глухов. Кудряшов сказал мне, чтобы я шел в расположение (значит, понял я, в отведенный нам домик) и ждал команды. Четко повернувшись кругом, я вышел. Только спускаясь с невысокого крылечка, я заметил, что под шапкой моей густая шевелюра изрядно взмокла. Так закончилась наша первая встреча. С комбатом Осиповым мне довелось и обрести боевое крещение, чуть не утонув в ледяной купели, и даже чуть не перейти из офицера-командира в разряд офицера-штрафника, и дважды самому перенести серьезные ранения, и даже получить очередное воинское звание. Этот первый мой фронтовой комбат, как когда-то первый мой командир роты – политрук Тарасов, стал образцом боевого командира на всю мою воинскую службу, оказавшуюся довольно долгой.
В этот первый день нас знакомили с организацией и штатной структурой батальона, его вооружением, с категориями переменного состава. Так мы узнали, что на 20 декабря состояло штрафников 918 человек (это же почти полк!). А после ожесточенных боев 23 декабря потери составили: убитых – 144, раненых – 288, пропавших без вести – 59. В боевом донесении «Штабат 8 отд. с-з. Майское 7.00 24.12.43» записаны эти же цифры, только есть еще одна фраза: «Налицо людей 349». Элементарный подсчет обнаруживает разницу в 78 человек, которые, вероятно составили боевые потери (убитых и раненых) за период 20–22 декабря. Значит, и эти 3 дня не были спокойными. При соотношении потерь аналогично тому, какими они оказались 23 декабря (1:2), можно предположить, что эти потери составили: убитых – 26, раненых – 52. Так что возможные потери за весь период могли составить убитых – 170, раненых – 340. По предварительным, далеко не точным подсчетам (не было времени для точных подсчетов трупов противника!), на поле боя осталось более 300 трупов фашистов, в том числе 1 генерал, 22 офицера, 250 солдат. Надо сказать, что штрафники, как правило, пленных не берут без специальной на то команды, но здесь в плен было взято 2 унтер-офицера и 24 солдата. Наверное, так сложились обстоятельства. (Эти цифры также подтверждаются архивными документами ЦАМО РФ.) Может, я утомил читателя обилием цифр, но этим примером мне хотелось показать, какова общая картина жестокости и напряженности боев, которые приходится вести штрафбату!!!
