Эммануил Казакевич - Весна на Одере
Одна из частей прошла с развернутым знаменем.
На этом знамени Винкель увидел серп и молот и пятиконечную звезду коммунистические, или, как часто выражались в Германии, "марксистские" эмблемы. Он привык к тому, что коммунисты обязательно вне закона. Еще бы: с 1933 года слово "коммунист" считалось запрещенным, страшным словом. Коммунисты на воле - эти два понятия вместе не умещались в голове Винкеля, как если бы ему сказали: "Лунные жители в Берлине". А тут коммунисты были на воле! И не просто на воле, а во всеоружии несокрушимой силы и у ворот Германской империи!
В полдень Винкель, совершенно обессиленный, вернулся домой. Он озяб и был голоден. Матушевский встретил его молча и только выразительно покашливал. Вскоре раздался стук в дверь, и перед ними возникла высокая фигура юноши с красно-белой повязкой на рукаве. Поздоровавшись с Матушевским и с "беженцем из Варшавы", представленным ему хозяином дома, он сообщил, что через час на площади состоится городской митинг.
Матушевский, кланяясь и прикладывая жирную ручку к жилету, поблагодарил за известие и заверил юношу, что он, Матушевский, и его семья обязательно примут участие в митинге по поводу столь великого и радостного события, как освобождение родного Иновроцлава от подлых немецких оккупантов.
При этом он ехидно посмотрел на Винкеля.
Винкель пошел вместе с Матушевским на митинг.
На площади уже собралась ликующая толпа народа. Повсюду пестрели красно-белые и красные флаги. На балконе магистрата стояли советские и польские офицеры.
Выступала молодая, но совершенно седая полька, освобожденная из немецкого лагеря. То, что она рассказывала, было поистине ужасно. Площадь застыла в зловещем молчании. Винкель замер, не смея шелохнуться. Когда полька кончила свою речь, на площадь, громко гудя, въехали машина и бронетранспортер. В бронетранспортере стояли советские солдаты в касках, с автоматами. Из машины вышел пожилой русский генерал. В сопровождении офицеров - двух русских и одного польского - он вошел в магистратуру и вскоре появился на балконе.
Председательствующий на митинге поляк тотчас же предоставил ему слово. Фамилия "Сизокрылов" ничего не говорила полякам, но она была хорошо знакома немецкому разведчику.
Генерал начал говорить. Его громкий и ясный голос разнесся среди старых домов. Он поздравил поляков с освобождением от немецкого ига и обещал польскому населению дружескую поддержку и помощь Советской Армии.
Площадь отозвалась на слова генерала громким взволнованным гулом. Винкель почувствовал, что кто-то обнимает и крепко целует его. Он увидел себя в объятиях старого поляка, потом его обняла и расцеловала молоденькая полька. Полетели в воздух шляпы и каскетки.
Винкель, ошеломленный и подавленный, еле выбрался из толпы. Вернувшись к Матушевскому, он бесшумно поднялся на чердак. Здесь было тихо, темно, пахло прелью и мышами. Винкель зажег фонарь, лихорадочно стал налаживать рацию. Сейчас он сообщит, что в городе много русских войск и здесь генерал Сизокрылов. Пришлют авиацию - и весь этот Иновроцлав вместе с Матушевским взлетит на воздух!
Он начал работать ключом, вызывая "Кайзерхоф". В эфире разговаривали, пели, играли. Вскоре заговорила и его волна, но... по-русски. Кто-то настойчиво считал: "Раз, два, три, четыре, пять..." Потом произнес: "Ваня, даю настройку".
"Кайзерхоф" не отвечал.
Винкель стал искать другие волны. Из отрывочных немецких разговоров можно было понять, что войска беспорядочно отступают. Кто-то кого-то просил о помощи. "Я окружен!" - кричала другая волна. "Zum Teufel!"* ревела третья.
_______________
* К чёрту!
Винкель просидел у рации всю ночь, потом еще три ночи и, наконец, понял, что все напрасно. Маломощная рация могла действовать только в радиусе до 100 километров. Видимо, германская армия вышла, - вернее, выбежала, - из радиуса действия передатчика.
Утром Винкель сошел вниз. Открыв дверь в квартиру Матушевского, он увидел двух русских офицеров и чуть было не бросился бежать, но овладел собой. Оказалось, что офицеры явились просто на постой. Вежливо побеседовав с хозяевами и с "беженцем из Варшавы", они сели играть в шахматы. Винкель неотрывно следил за ними. Они сосредоточенно глядели на доску, оба молодые, с крутыми широкими лбами и умными, спокойными глазами. Нет, они не были похожи на завоевателей. Они не орали, не хвастали, никого не хотели подавить своим превосходством.
Он спросил, как оценивают они перспективы войны. Оба одновременно подняли глаза от шахматной доски, внимательно вслушивались в не всегда для них понятные польские слова, потом один ответил:
- Война окончится в ближайшие месяцы.
- Еще в этом году? - спросил "Валевский".
- Конечно, - даже несколько удивленно ответил русский.
"Валевский" решился выразить сомнение по этому поводу, сказав, что у немцев еще много сил. Матушевский бросал на него дикие предостерегающие взгляды - сам он тут же заверил "панов офицеров", что слабость немцев очевидна.
Русские, однако, согласились с "Валевским".
- Силы у них есть, и довольно крупные, - сказал один из них, - но мы сильнее, и к тому же немцы морально подавлены.
- Прошу пана? - переспросил "Валевский", не поняв последнего слова.
- Подавлены, - повторил русский, сделав красноречивый жест кулаком от плеча вниз.
Винкель вышел из комнаты, и следом за ним выскочил Матушевский. Он зашептал:
- Вы с ума сошли, пан!.. Чего вы наговорили! Вы нас погубите!
- Молчите, старый дурак! - прошипел Винкель и поднялся в свою каморку.
Что делать? Пробираться в Данциг, домой? Родственники, без сомнения, эвакуировались оттуда к дяде Эриху в Виттенберг. Пробираться с радиостанцией поближе к фронту? Это была безрассудная затея - русская контрразведка поймает его.
Наконец он решился. Он пойдет в Шубин, к Рихарду Ханне. Лейтенант отправился на место раньше, когда еще не было такой спешки. Возможно, у него рация посильнее и имеются другие средства связи. Винкель был немножко знаком с этим лейтенантом, хотя вообще начальство не разрешало агентурщикам слишком близко общаться друг с другом.
Он снова спустился вниз. Матушевский оказался у себя в лавке. "Сторонник генерала Соснковского" решил открыть лавку, демонстрируя этим свое полное удовольствие в связи с приходом русских и лояльность к новой власти - Крайовой Раде Народовой. Одетый в клеенчатый халат, он семенил от бочек с селедкой к бочке с керосином и обратно. Жена восседала рядом, отпуская муку и колбасу по баснословным ценам.
- Я ухожу, пан, - сказал Винкель.
Матушевский испуганными, не понимающими глазами уставился на Винкеля. Винкель громко, чтобы покупатели слышали, объяснил:
- Душа рвется в Варшаву... Может быть, разыщу кого-нибудь из родных...
