Валентин Рунов - Легендарный Корнилов. «Не человек, а стихия»
1 марта в 7.30 вечера Николай II прибыл в Псков, где его встретил генерал Н. В. Рузский с офицерами своего штаба. По свидетельству очевидцев, «во время этой нелегкой поездки царь не проявлял никаких признаков нервозности или раздражения. В этом и не было ничего удивительного, ибо ему была всегда свойственна какая-то странная способность равнодушно воспринимать внешние события. Спустя час он заслушал в своем личном вагоне доклады генерала Рузского и начальника штаба фронта о происшедших за время его поездки событиях. Они никоим образом не изменили состояния его духа.
В 11.30 вечера генерал Рузский передал царю только что полученную телеграмму от генерала Алексеева.
В ней начальник штаба Ставки сообщал о растущей опасности анархии, распространяющейся по всей стране, дальнейшей деморализации армии и невозможности продолжать войну в сложившейся ситуации. В телеграмме также говорилось о необходимости опубликовать официальное заявление, желательно в форме манифеста, которое внесло бы хоть какое-то успокоение в умы людей, и провозгласить создание «внушающего доверие» кабинета министров, поручив его формирование председателю Думы. Алексеев умолял царя безотлагательно опубликовать такой манифест и предлагал свой проект документа.
Прочитав телеграмму и выслушав соображения генерала Рузского, царь согласился обнародовать манифест. Немедленно по принятии этого решения он направил генералу Иванову телеграмму, в которой потребовал не предпринимать до его прибытия никаких акций. Тогда же Николай II распорядился о возвращении на фронт всех частей, направленных в Петроград для подавления мятежа силой оружия.
Подводя итоги прошедшего первого весеннего дня, Верховный главнокомандующий по своему обыкновению сделал запись в дневнике. Сжато описав маршрут движения и отметив факт встречи с генералом Рузским, он позволил себе огорчиться. «Стыд и позор! – сокрушался император. – Доехать до Царского не удалось. А мыслями и чувствами все время там! Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам Господь!»
Предпринятые императором шаги и надежда на Бога не дали ожидаемых результатов. События развивались стремительно.
1 марта в столице началось формирование Временного правительства во главе с князем Г. Е. Львовым.
Днем в Ставку доставили копии телеграфных лент переговоров генерала Рузского с Родзянко, не приехавшего на встречу с императором во Псков. Ознакомившись с текстом, генерал Алексеев составил на имя командующего войсками фронтов телеграмму, которая приобрела поистине историческое значение в последующих событиях в России. В ней излагалась общая обстановка, так как она была обрисована М. В. Родзянко в разговоре с Рузским, приводилось мнение председателя Государственной думы о том, что спокойствие в стране, а следовательно, и возможность продолжения войны могут быть достигнуты только при условии отречения императора Николая II от престола в пользу его сына, при регенстве великого князя Михаила Александровича.
«Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения, – писал М. В. Алексеев. – Необходимо спасти действующую армию от развала, продолжить до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России и судьбу династии. Это нужно поставить на первом плане, хотя бы ценой уступок. Если вы разделяете этот взгляд, – обращался к военным руководителям Михаил Васильевич, – то не благоволите ли вы телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу его величеству, известив меня».
Эти телеграммы были разосланы 2 марта. Ответы командующих фронтами были почти одинаковыми. Командующие Кавказским фронтом великий князь Николай Николаевич, Юго-Западным фронтом генерал А. А. Брусилов и Западным фронтом генерал А. Е. Эверта в разных выражениях просили императора принять решение, высказанное председателем Государственной думы, признавая его единственным, могущим спасти Россию, династию и армию. Несколько позднее были получены телеграммы от командующего Румынским фронтом и Балтийским флотом.
Утром того дня генерал Рузский довел до императора содержание его разговора с Родзянко. По его словам положение складывалось так, что спасти его могло только отречение. После некоторых колебаний император согласился. Из Ставки тут же прислали проект манифеста об отречении. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин.
О том, как состоялось подписание этого исторического документа, рассказывал в своих мемуарах Ю. Н. Данилов: «В хорошо знакомом мне зеленоватом салоне, – писал он, – за небольшим четырехугольным столом, придвинутым к стене, сидели с одной стороны государь, а по другую сторону лицом ко входу А. И. Гучков и В. В. Шульгин. Тут же, если не ошибаюсь, сидел или стоял, точно призрак в тумане, 78-летний старик – граф Фредерикс…
На государе был все тот же серый бешмет и сбоку на ремне висел длинный кинжал. Депутаты были одеты по-дорожному, в пиджаках, и имели «помятый» вид… Очевидно, на них отразились предыдущие бессонные ночи, путешествия и волнения… Особенно устало выглядел Шульгин, к тому же, как казалось, менее владевший собою… Воспаленные глаза, плохо выбритые щеки, съехавший несколько на сторону галстук вокруг умятого в дороге воротничка…
Генерал Рузский и я при входе молча поклонились. Главнокомандующий присел у стола, а я поместился поодаль – на угловом диване. Вся мебель гостиной была сдвинута со своих обычных мест к стенам вагона, и посредине образовалось довольно свободное пространство.
Кончал говорить Гучков. Его ровный мягкий голос произносил тихо, но отчетливо роковые слова, выражавшие мысль о неизбежности отречения государя в пользу цесаревича Алексея при регенстве Великого князя Михаила Александровича…
– К чему эти переживания вновь, – подумал я, упустив из виду, что депутатам неизвестно решение государя, уже принятое днем, за много часов до их приезда».
В это время плавная речь Гучкова была перебита голосом государя.
– Сегодня в 3 часа дня я уже принял решение о собственном отречении, которое и остается неизменным. Вначале я полагал передать престол моему сыну Алексею, но затем, обдумав положение, переменил свое решение и ныне отрекаюсь за себя и своего сына в пользу моего брата Михаила… Я желал бы сохранить сына при себе и вы, конечно, поймете, – произнес он, волнуясь, те чувства, кои мною руководят в данном желании».
Содержание последних слов было для генерала Рузского и меня полной неожиданностью! Мы переглянулись, но, очевидно, ни он, ни тем более я не могли вмешаться в разговор, который велся между государем и членами законодательных палат и при котором мы лишь присутствовали в качестве свидетелей.
