Михаил Филиппов - Исаак Ньютон. Его жизнь и научная деятельность
До какой степени занятия по должности отвлекали Ньютона от науки, видно из того, что второе издание “Начал” он решился поручить своему ученику, талантливому молодому математику Котесу, конечно, под своим наблюдением. По этому предмету между Котесом и Ньютоном завязалась обширная переписка.
Когда книга была почти напечатана, Котес выразил желание присоединить к ней предисловие и просил богослова и математика Бентлея взять на себя эту работу. Но Бентлей, да и сам Ньютон, настаивали на том, чтобы предисловие было составлено Котесом. Последний согласился и спросил Ньютона, дозволит ли он “отделать” Лейбница за его нападки на Ньютона? В то время между Ньютоном и Лейбницем происходила знаменитая полемика, в которой оба противника были одинаково неправы по вопросу о том, кто из них первый изобрел дифференциальное исчисление. При всем своем личном раздражении против Лейбница Ньютон не только не дозволил упомянуть его имя в предисловии, но, наоборот, воздал должное своему противнику в особом примечании, в котором прямо признает за Лейбницем равные с собою права на открытие дифференциального исчисления. Ньютон сознавал, что великое произведение, где излагаются вечные истины, не должно иметь ничего общего с полемикой, представляющей чисто личный и весьма недолговечный интерес.
Вскоре после выхода второго издания его книги Ньютон был назначен членом комиссии, учрежденной для составления парламентского билля о выдаче наград за разработку наилучшего способа определять долготу места в открытом море. Комитет состоял из Ньютона, Галлея, Котеса и Кларка, к которым причислили Диттона и Уистона – оба последних предлагали свой собственный способ определения долготы. Котес и Галлей находили способ Диттона и Уистона теоретически верным, но требующим практической проверки. Когда спросили мнения Ньютона, он прочел длинную записку, где довольно тяжелым языком изложил разные способы определения долготы, а о способе Диттона и Уистона сказал: “Это скорее записывание, чем определение, и насколько этот способ годится в открытом море, пусть скажут моряки”. Уистон уверяет, что записки Ньютона “никто не понял”, конечно, потому, что общий ее вывод был не совсем в его пользу. Когда комиссия была призвана в парламент для объяснений, записка Ньютона была вновь прочитана. Для членов парламента многое в ней действительно было неясно, и Ньютона просили объясниться несколько понятнее. Но, несмотря на повторное приглашение, Ньютон не вставал с места и упорно молчал. Тогда догадливый Уистон сказал: “Сэр Исаак не желает объяснять ничего более из боязни скомпрометировать свое достоинство, но в сущности он одобряет этот проект, зная, что предложенный метод очень полезен близ берегов, где плавание всего опаснее”. Тогда Ньютон встал и, повторяя слова Уистона, сказал: “Думаю, что билль следует принять, потому что предложенный метод очень полезен близ берегов, где плавание всего опаснее”. Билль был принят единогласно.
Эта комичная сцена, свидетельствующая о некоторых странностях в характере Ньютона, подала повод к утверждению, будто еще в то время Ньютон не вполне оправился от своей душевной болезни. Био утверждает, что лишь этим можно объяснить “ребячество”, обнаруженное Ньютоном. Брюстер иного мнения, и нам кажется, что он прав. Ньютон, помимо его известной неспособности к ораторству, был окончательно сконфужен поведением Уистона, который из личных, даже прямо корыстных целей навязал ему свои собственные слова, тогда как он хотел отмолчаться и умыть руки в этом деле.
Это смущение и выразилось довольно смешным образом, но видеть в данном случае следы душевного расстройства едва ли основательно. Известно, что Ньютон еще до болезни отличался феноменальной рассеянностью, неумением говорить в обществе и угловатостью манер. По вступлении на престол Георга I Ньютон попал в салоны принцессы Уэльской (жены наследного принца Георга). Это была умная и образованная женщина, состоявшая в переписке со многими философами, в том числе и с Лейбницем. В одном из писем к принцессе Лейбниц, под влиянием ссоры с Ньютоном, совершил поступок в высшей степени некрасивый даже со стороны не философа, Он написал принцессе, что считает философию Ньютона не только ложной с физической точки зрения, но и опасной в религиозном отношении. Такое письмо было крайне неприлично для философа, не раз восстававшего против обскурантизма и религиозной нетерпимости. В том же письме он напал на Локка и вообще на английскую философию, обвиняя ее в грубом материализме.
Об этих нападках стали говорить при дворе, и король Георг выразил желание, чтобы Ньютон написал возражение. Ньютон взял на себя лишь математическую часть полемики, предоставив философию и богословие доктору Кларку. Эго опровержение, просмотренное самою принцессою, было послано Лейбницу. Даже смерть Лейбница не прекратила полемики, так как Ньютон считал необходимым во всяком случае опубликовать письма, в которых опровергал возведенное на него обвинение в плагиате математических открытий Лейбница. На такое объяснение с читающей публикой Ньютон, конечно, всегда имел право.
В последние годы своей жизни Ньютон стал много заниматься предметами, прежде интересовавшими его лишь случайным образом, например хронологией. Что касается богословия, было бы ошибкою принять мнение Био, будто богословские работы Ньютона относятся исключительно к старческому возрасту. Уже были приведены отрывки из писем к Бентлею, писанных Ньютоном в первый период своей болезни. Но еще раньше Ньютон написал один весьма любопытный богословский трактат, и странно, что наибольшую известность получили его примечания к Апокалипсису, – труд, лишенный всякого научного и литературного значения.
Трактат, о котором идет речь, написан никак не позднее 1691 года, стало быть, еще до болезни Ньютона, и был последствием переписки Ньютона с Локком. Он носит заглавие: “О двух значительных искажениях текста Св. Писания. Историческое исследование в письмах к другу” (то есть к Локку). Ньютон, по-видимому, весьма дорожил этим трактатом и желал скорейшего напечатания его; но, боясь полемики и обвинения в неверии, он просил Локка, собиравшегося в то время в Голландию, перевести этот трактат на французский язык и опубликовать на континенте. Локк, однако, в Голландию не поехал, а потому переслал рукопись, которую сам переписал, без имени Ньютона, своему другу Леклерку, жившему в Голландии (собственно, в нынешней Бельгии). Леклерк долго откладывал, наконец начал печатать. Узнав об этом, Ньютон вдруг передумал и просил остановить печатание, говоря, что оплатит все издержки. Локк немедленно уведомил Леклерка, и последний положил рукопись, переписанную, как сказано, рукою Локка, на хранение в одну библиотеку. В печати она появилась лишь после смерти Ньютона, да и то сначала в неполном виде. Полный текст явился лишь в “Собрании сочинений Ньютона”, изданном Горслеем.
