Михаил Одинцов - Преодоление
"Как поступить? - спрашивал себя Иван. - Идти дальше, до старого аэродрома? Но тогда без новой заправки обратно не вернешься. Заправят, если бомберы сидят, а если аэродром пустой? Выход, пожалуй, один, немедленно сесть в поле. Через часик можно будет взлететь и вернуться домой без дополнительной заливки бензина".
- Ремизов! Приземлимся на пахоту. В этом районе стабильного фронта не было, вероятно, и окопов нет.
- Садись, коли надо. Только зря чемоданы выкинули.
- Не зря, а по обстановке и для твоей науки. Лучше соображать будете с техником, чего и куда класть...
Сохатый осмотрелся и, выбрав в полотне тумана разрыв побольше, положил над ним "Ил" в вираж.
Внизу, в туманной проруби, как в открытом окне, виднелся светлый яичный желток стерни. Рассматривая оценивающе поле, Иван решал: "Место как будто подходящее... Горючего на обратный путь в обрез. Будем садиться..."
- Петя, на посадке при пробеге будешь смотреть вперед по правому борту. Если заметишь препятствия - скажи. В крайнем случае шасси уберем...
- Понял, командир!
...Сразу после посадки Иван высунул голову в левую форточку фонаря, чтобы видеть, куда они бегут. "Как будто нормально. Открыть бы кабину, чтобы лучше смотреть, но опасно. Если машина попадет в канаву, или шасси придется убирать - фонарь по инерции пойдет вперед и отрубит голову".
- Командир, впереди деревня!
- Вижу. Сейчас начинаю разворачиваться плавненько влево. Разворачиваюсь, а ты смотри, как там!
Самолет побежал по кривой. Иван притормаживал тихонько левое колесо, а сам все время боялся резкого разворота. "Если прозеваю, вертанется наш "Ил" так, что потребуются все запчасти, кроме одной хвостовой лампочки".
- Давай, командир. Еще давай. Пока хорошо! Приближаемся к огородам. Еще давай!
Тело Сохатого под действием центробежных сил стремилось вырваться из привязных ремней и прижаться к правому борту кабины. Самолет кособочило, валило на бок. В голове Ивана все время билась одна и та же мысль: "Лишь бы не сделать левого волчка, тогда правое колесо выдержит и самолет не опрокинется. Если прозеваю - быть битому".
- Осталось метров двести! Сто... Бежим вдоль деревни.
Наконец самолет остановился.
- Кажется, целы и невредимы, - бодро проговорил Сохатый. - С прибытием, товарищ Ремизов! Иди, Петя, восстанавливай ориентировку. Спроси, какая деревня, а я пойду посмотрю жнивье. Раз сели, то и взлететь должны. Самолет-то почти без бензина и без наших "семейных" чемоданов. Ему для разбега сейчас большое поле не понадобится.
Иван осмотрел след от пробега и остался доволен: дождь сюда не добрался, земля была жесткая, для взлета благоприятная. Для гарантии он решил измерить очерствевшую от ветра и солнца прошлогоднюю пашню по диагонали. Надо было насчитать тысячу шагов - восемьсот метров, которые обеспечивали бы безопасный разбег. Закончив промер, облегченно вздохнул: "аэродром" был вполне приличный для взлета.
Шел обратно к самолету, а на сердце лежала тревога - представлял, каково сейчас в неведении командиру полка...
"Звонка от меня с другого аэродрома о посадке нет. Если майору самому звонить в дивизию или в штаб армии и просить узнать, что со мной, - сразу все всполошатся. И тогда начнется: "А как, а почему? Что вы думали, товарищ майор? Способны ли вы вообще думать?"
Плохо ему... По времени бензин у меня уже давно кончился. Ни на какой аэродром я не прилетел. Волнуется командир и никак не решится, что ему делать: докладывать начальству или нет. Тянет время, надеется: вот-вот будет звонок...
Командиру несладко, и эскадрилья грустит. Больше всех, конечно, переживает техник. Володя, наверное, не думает, что нас нет. Надеется. Но он-то один знает, что во второй кабине они уложили парашюты на самый низ их "барахолки".
Володя, Володя... Сколько с ним Иван ни воевал, но переделать его не мог. В любой перелет к новому месту техник так забивал бомболюки всякими запчастями, что самолет загружался больше, чем полной бомбовой нагрузкой. В эскадрилье шутили над его непомерной "железной" жадностью, но Володя лишь молча улыбался, продолжая хищническое накопление и бесконечное складирование у себя всяких деталей.
Пока Сохатый возвращался к машине, около нее собралось человек пятьдесят. Люди стояли кучкой, о чем-то перешептывались. И Иван пошел к ним, решив рассказать, как они с Петей здесь очутились, а потом устроить коротенькую политинформацию о делах на фронте и под конец ответить на вопросы, если таковые будут...
Прошло около двух часов после посадки. Небо смотрело на Сохатого и Ремизова, на деревню, поле, самолет и на всю землю ясным, широким взглядом. И глядя на эту тишь и благодать, летчикам даже не верилось, что оно совсем недавно было так коварно и безжалостно.
Взревев мотором, "Ил" поднялся в широко распахнутые голубые ворота, оставив на поле растекающийся султан пыли и косые следы от колес. С воздуха они казались Сохатому гигантским автографом удачи, а может быть, и его уменья.
Поединок
Днепр отвоевывался огнем и человеческими жизнями. Плацдармы расширялись тяжелыми боями. Аэродромы у реки Орель, с которых штурмовики летали на правый берег Днепра, оказались не счастливее других: полки дивизии платили врагу кровавую дань. Не выпадало дня без минуты молчания в память о невернувшихся. Особенно тяжело переносила это молодежь, вошедшая в бои после Белгорода и Харькова, когда противник был выбит с укрепленных оборонительных рубежей и, отступая за Днепр, не оказывал серьезного сопротивления. Молодежь не успела закалиться в горе прежних потерь, оказалась недостаточно подготовленной к начавшимся сражениям - фашистское командование надеялось удержать "Восточный вал" в своих руках.
Получая боевые донесения, командир дивизии уловил изменение обстановки и попытался нащупать какие-либо закономерности в гибели экипажей. Постепенно, с каждым новым полетом картина прояснялась. Если по всему фронту летчики погибали от разных причин, то в одном квадрате главным врагом штурмовиков и бомбардировщиков оказалась зенитная артиллерия. Почти в каждом полете встречал пилотов неожиданный и точный огонь: один, реже два залпа батареи из шести орудий среднего, а может быть, крупного калибра, после которых часто, к сожалению очень часто, один из самолетов падал подбитым. Фашистская батарея замолкала, а огонь продолжали вести автоматические эрликоновские пушки, от которых вреда почти не было. Батарею искали попутно и специально назначенные разведчики, но безрезультатно: она по-прежнему подстерегала летчиков в своем квадрате.
О неуловимой батарее много говорили и сами летчики, и в штабе. И когда однажды под вечер Сохатого вызвал командир дивизии, Иван сразу почему-то решил, что разговор пойдет о ней...
